— Слушай! — взмолилась она. — Отпусти меня! Я буду ставить за тебя свечки в церкви, буду отмаливать твои грехи. Ведь есть же у тебя мама, и дети есть или будут. И родится у тебя дочка, ты не сможешь ей в глаза смотреть… Отпусти меня, не бери греха на душу!..

Вот тут он ударил ее, не глядя, по лицу. Она ждала, что он ее в конце концов ударит, но только и успела, что подставить щеку, правую. А когда он размахнулся во второй раз, то она успела подставить левую щеку, и тут же вспомнила Христа. «Женщин в писании по лицу не били. Даже Марию Магдалину», — пронеслось в ее мотнувшейся голове, продолжавшей стремительно думать и даже мечтать. Мечты были о свете, о воздухе, о свободе — о таких простых вещах, которые и были до сих пор — ее жизнь.

И тут она услышала, как он орет, и слова были не слова, а грохот камней в ущелье:

— Заткнись, сука! Обмануть меня хочешь! Какая жена, какие дети? Ты просто сука. Тебя уже нет! Я таких, как ты, сотню имел. И ни одна сама не сдохла. И ни одну я не помню. Будешь выступать — убью… Убью…

Он замолчал. В ее голове что-то сломалось, все стихло, мысли, образы, мечты — перестали сверкать и носиться по кругу. Она выпрямилась, вздохнула, и стала смотреть в ветровое стекло, в темноту. Страха уже не было, он куда-то исчез. Только тоска, смертная. Она примерялась к разлуке. Разлуке со всем, всем, всем, что было ее жизнью. Они ехали несколько минут молча, пока она не спросила:

— Так ты убивал людей?

— Убивал. — Его голос снова осел до той же тусклой ноты. — Убивать легко, — добавил он зачем-то.

— Легко, говоришь?

— В первый раз трудно, потом легко. Автоматом легко. И пистолетом легко. Сейчас у меня с собой нет. Что-нибудь придумаем… Бензин есть, целая канистра… А если ты мне понравишься, я тебя отпущу. Анекдот знаешь? Постарайся расслабиться и получить удовольствие.

Она вспомнила этот анекдот. Полицейского, почему-то английского, дама спрашивает, что делать, если на нее нападет насильник. И полицейский отвечает этой дуре — расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие. Этот анекдот когда-то казался ей смешным.

Как всякая женщина, она когда-то, и не раз, думала о насилии. Ну, отвратительно. Но в конце-то концов, мало ли отвратительного происходит на свете, и особенно с женщинами… От этого не умирают. «Ни одна сама не сдохла». Ее голова все подсовывала и подсказывала ей подсказки, почему она может остаться в живых. Все мужчины совершают акт насилия, а девушки теряют невинность. Все мужчины отчасти звери, до конца понять их нельзя. Спасение женщины в покорности. Господи, всего-то ноги развести. Не умирать же в самом деле из-за такой ерунды… Перетерпеть, быть просто сукой, понравиться, не сдохнуть, остаться живой, вернуться под утро в дом с бумажным крестом на стекле, взять мамины фотографии, книжки для дочери, документы и уехать, и обнять свою девочку, и даже не вспомнить, никогда ни о чем не вспомнить…

Они уже мчались где-то за городом по пустой грунтовой дороге в кромешной тьме. Дорога, наконец, вовсе исчезла в прошлогодней траве. Единственная фара «восьмерки» ничего не освещала, упираясь в пустоту.

Он затормозил, заглушил мотор, достал сигарету и закурил. И сказал:

— Выходи.

Она открыла дверь и вышла. Ее окружила темная холодная бездна, а над головой разверзлось небо с миллиардами отчетливых звезд. В их почти нереальном свете она различила сухую траву у дороги, кусты, услышала, как они шуршат на ветру. Справа от дороги откос горы улетал куда-то вверх, к звездам, а слева, за кустами, угадывался обрыв, и там глубоко внизу спал город. Огней почти не было. В былые времена в любой час ночи этот город отвечал бы звездам, отражал бы их сотнями, тысячами огней…