В выходной день выбрался навестить Нину: та по-прежнему находилась в психиатрической клинике, редкие посещения оговаривалась заранее с врачом и были разрешены всего пару месяцев назад. До этого — никаких контактов с внешним миром.

Когда Герман впервые увидел мать — ему не удалось скрыть ужас: худая, с ужасающей синью под глазами, потухшим, неживым взглядом. После он либо привык к ее облику, либо дело действительно пошло на поправку, но выглядеть Нина стала заметно лучше.

Правда, врач без экивоков сообщил, чтобы Герман не строил иллюзий, о полном выздоровлении говорить рано, необходима долгая терапия и медикаментозное лечение, последнее пожизненно. Герман пытался перевести Нину в лучшие условия, ведь он был в состоянии оплатить содержание матери в любом частном пансионате, построить собственный, в конце концов, только психиатрическая помощь — дело сугубо добровольное, и Нина добровольно оставалась там, куда её определили.

Просторная комната с мягкими диванами, где встречались Нина с Германом под наблюдением санитара, была пронизана солнечными лучами из зарешечённых окон.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Герман, усаживаясь рядом с матерью в пижаме.

— Герочка, — выдохнула Нина, привычно провела по его волосам, заставив зажмуриться от удовольствия. — Сильно болит? Сильно? — Она начала ёрзать на месте, притрагиваться к месту ранения, хаотично гладить, словно хотела стереть под рубашкой шрам, а заодно — собственную вину. — Как же так, Герочка, как же так?! Как же я могла… Господи, боже мой, как же я могла, как могла, как я могла?.. — продолжала она дёргаться.

Санитар сразу привстал, готовясь в любой момент оказать помощь пациентке. Нина, заметив движение наблюдателя, образумилась, остановила хаотичные движения рук, ёрзание, причитание.

— Герочка, — всхлипнула она ещё раз и собралась окончательно.

— Мама, ты не виновата, — повторил Герман набившую оскомину фразу. — Ты была не в себе, понимаешь?

— Я ребёнка хотела убить… — понуро прошептала Нина.

— Ничего страшного, — привычно ответил Герман.

— Через два дня день рождения Ярины, — вдруг вспомнила Нина. — Помнишь?

Герман помнил, как такое забудешь? Как можно забыть день рождения той, о которой не забываешь ни минуту. Каждую микросекунду помнишь! Потому что, если забудешь, — сразу сдохнешь! Всё живое дышало кислородом, Герман — мыслями о собственном солнечном наваждении.

Он знал, что Ярина обустроилась в доме в Малибу с видом на Тихий океан. На выходных летала к своему дяде Эндрю, подружилась с его семьёй, детьми, внуками. Училась фотографии, присмотрела ветеринарный колледж в Калифорнии, хотела получить звание «доктор», а пока нагоняла необходимые знания. Общалась с новыми знакомыми, вела обычную жизнь двадцатилетней девчонки. Более обособленную, чем можно ожидать от владелицы нешуточного состояния, но всё-таки самую обыкновенную жизнь. Носила вещи из масс-маркета, неизменные разноцветные носки и часто выкладывала в инстаграм фотографии закатов с веранды собственного дома.

Собственно, из инстаграм и были получены Германом знания о частной жизни Ярины. Марков по-прежнему отслеживал ее финансы, только бездушные цифры не могли сказать ничего, в отличие от фотографий и коротеньких заметок под ними.

Она сама постучалась на страницу к Герману, он молча добавил, не зная, чего ожидать. А ничего и не происходило. Никакого общения, лишь взаимные лайки. Не так и мало в их ситуации.

Понимал ли Герман Ярину? Иногда казалось — нет. Временами — да. Он знал, что Ярине требуется время разобраться в себе и мире вокруг. Не слишком простая задача для девочки с настолько запутанной историей семьи, что взрослые люди не смогли в своё время разобраться.

Однако он твёрдо знал, что его девочка, его Ярина — умненькая, сообразительная, прошедшая огромный путь от нежеланного ребёнка, детдомовки, до той девушки, которая всерьёз планирует карьеру ветеринара, непременно справится.

И если Герману повезёт — он будет рядом. А если нет… впрочем, «нет» Герман не рассматривал.