— Забавное совпадение, не правда ли? — усмехнулся Герман.
— Это ничего не меняет! — взвился Мясников. — Ничего не доказать, виноват Семёнов и только Семёнов! — Его, очевидно, интересовала собственная судьба, а не то, каким образом брошенный им ребёнок взлетел столь высоко.
Плевать ему было на сына тогда, а сейчас тем более насрать. Герман отвечал полной взаимностью.
— Думаешь, твоя мать особенная? Она сама за мной носилась, — не выдержал гнетущего молчания Мясников. — Повелась на побрякушки, как любая другая. На копеечные позолоченные серёжки. Жизни красивой захотела, денег. Я ничего ей не обещал.
— Денег на аборт пожалел? — скрипнул зубами Герман. — Позолотой на всю оставшуюся жизнь рассчитался?
— Тебе жалеть не приходится, я смотрю, что я твоё убийство оплачивать не стал, — усмехнулся Мясников.
— Мне — не приходится, — отрезал Герман. — Тебе придётся пожалеть. — С этими словами он резко встал, показал рукой на выход из кабинета.
Что ж, вот и встретились с родным отцом, вот и поговорили. Узнали правду друг о друге. Интересно, кому-нибудь из двоих она была нужна? Прошлое должно оставаться в прошлом, а не волочить склизкий, вонючий хвост в настоящее, марая будущее.
По пути в гостиницу Герман заехал к следователю. Разговор был сложным, долгим, выматывающим. Картину происшествия, притянутую за уши, пришлось перекраивать заново, отчего Марков впоследствии понесёт лишние, никому не нужные убытки, однако, он был доволен, как нечасто случается в жизни.
От того ли, что сбылась мечта семилетнего Герки, который в полубессознательном от собственного плача бреду вдруг представлял, как встретит своего отца… Вовсе не для того, чтобы тот пожалел, приласкал, забрал к себе, а для того, чтобы ударить со всей силы, куда дотянется. От того ли, что справедливость, по его, Марковской шкале, восторжествовала, или от того, что малознакомый работяга, отец четверых детей, избежал тюрьмы…
Глава 19
Жизнь катилась своим чередом. Жухлые остатки листьев опали с деревьев, а потом и исчезли под осенними дождями, ветрами, первым снегом. Утром сквозь смог большого города прорывался запах зимы и холодных ветров.
Случай на ламповом заводе научил главному: не отпускать руку с пульса ни на минуту. Герман вернулся к привычному для себя графику работы: с восьми утра почти до полуночи. С удвоенной силой он контролировал каждое колыхание воздуха в собственном бизнесе, вплоть до расходов на канцелярию или марки туалетной бумаги в заштатном офисе на периферии. Так и только так люди понимали, что никакая ошибка, вольная или невольная, не сойдёт им с рук.
Ему необходимо было уделять внимание Ярине, навещать Нину, отчего-то нервничающую сильнее обычного. А он как одержимый устраивал проверки на предприятиях, шпынял инженеров по технике безопасности, строил директоров. Больше никаких жертв!
Дело не в том, что Марков пострадал финансово, а его имя потрепало местное СМИ, дело в пострадавших. Жертвах! Семьям пришлось хоронить родных, детям придётся расти без отцов, матерей, многие из оставшихся малышей были не старше самого Германа в том возрасте, когда он узнал вкус сиротства.
Подспудно, в мыслях он возвращался к решению наказать главного виновного — Мясникова. Верное ли? Не ошибся ли? Не застила ли ему глаза обида? У Олега… Сергеевича (назвать отцом, даже биологическим, Герман это существо не мог) были дети — выходит, родные братья и сёстры Германа. Внуки были. Больная жена. Чем они заслужили наказание? Жена Мясникова примчалась в Москву, пыталась прорваться в кабинет к Маркову, хотела поговорить лично. О чём? Герман понятия не имел. Дал указание охране, женщину выставили из головного здания, а потом и вовсе не подпускали ближе парковки.
С одной стороны — жена в прегрешениях мужа не виновата. А с другой — муж виновен, и виновен без разговоров и сомнений. Заигрался в безнаказанность, за что поплатились другие люди. Жизнями своими расплатились.
Смотреть в глаза этой неведомой женщине не хотелось абсолютно. Не хотелось гадать, знала ли она, что в городке, откуда они уехали больше тридцати лет назад, остался ребёнок её благоверного. Радовалась ли, что удалось избежать минимальной расплаты за проступки мужа — алиментов. По здравому размышлению, она была в курсе. Городок, в котором родился Герман, был размером с чайную ложку. Все друг друга знали, жили как на ладони, на одном конце города чихнёшь, с другого пожелают доброго здоровья. Тридцать три года назад, родив в провинции без мужа, остаться незамеченной было практически невозможно. Вряд ли жена Мясникова, живущего тогда сыто, хлебно, на широкую ногу, не знала, что произошло.
А сейчас… Сейчас Герман предпочитал оперировать фактами: доказательной базой вины Мясникова. И, конечно, оказывать максимальное содействие следственному комитету и прокуратуре.
Герман бегло глянул на часы. Он вырвался в обед, планировал встретить Ярину у университета, провести с ней хотя бы час. В последние дни они виделись лишь ночью, да и «виделись» это сложно назвать. Они занимались любовью, сексом, трахались, как ненормальные. Герман словно вернулся в свои восемнадцать, когда от вседозволенности и необузданных желаний сносило крышу. Наутро Ярину качало из стороны в сторону от недосыпа, она сшибала углы, засыпала на ходу, отпивалась лошадиными дозами кофе, а Герман ругал себя, на чём свет стоит, но каждая ночь повторяла предыдущую: марево животной страсти накрывало обоих, стоило дыханиям встретиться, а телам соприкоснуться.