— Ты сошёл с ума?! — Нина курсировала по огромной кухне, как белая акула: остановится — умрёт. — Тебе не хватает женщин?! Где твоя… Анжелина?

— Ангелина. Мы расстались.

— Это причина делать то, что ты делаешь?! Найди другую! Двоих найди, троих! Кого угодно, но не Ярину! Что ты творишь? Зачем? В чём смысл?

— Да что я творю, в конце-то концов?! — не выдержал Герман.

Да, творит, да бессмысленно, безбожно, тупо, но это его жизнь. Он не нарушал и не нарушает закон. Ни с юридической точки зрения, ни с биологической. Мораль? Строчить грязные статейки — аморально. Лезть в постель к посторонним людям — аморально. Топтаться в чувствах, ковыряться в сердцах — аморально. В том, что случилось прошедшей ночью, не было ни капли, ни вдоха, ни выдоха аморального!

— Сходишь с ума, вот что ты творишь! Ярине девятнадцать лет, тебе тридцать три. Если бы вас, нас… — тут же поправила себя, сделав акцент на «нас», Нина, — не связывало пусть формальное, но родство, четырнадцать лет — большая разница. Одного этого факта достаточно, чтобы заявить — ты сходишь с ума. Я воспитывала тебя, растила, знаю, какие девушки тебе нравились, какие — нет. Болезненной страстью к молоденьким ты не отличался. Что изменилось сейчас?

Герман болезненно поморщился в ответ. Нина, как всегда, права. Четырнадцать лет — почти половина его жизни, и, без малого, целая жизнь Ярины.

— Что ты задумал, Герман? — Нина уставилась на приёмного сына. Застыла, словно увидела впервые. Красивое лицо исказила гримаса неприкрытого удивления, помноженного на недоумение, неприятие, собственную, не проходящую боль. — Ты ведь… не специально… Нет? Скажи, что я ошибаюсь.

— О чём ты?

— Ты же не… не соблазняешь девочку из-за денег, наследства?

— По-моему, сейчас ты сходишь с ума, Нина.

— Почему же? Ты считал себя наследником Димы, он был твоим кумиром, почти отцом. Ты всю жизнь пытался завоевать его признание, уважение, стремился доказать, что достоин, а тебя попросту кинули. Кинули! Ярина своим появлением перечеркнула твои планы! Любой на твоём месте хотел бы заполучить то, что должно было ему принадлежать. — Нина резко остановилась у стола, после секундного молчания, продолжила: — Соблазнить, вскружить голову, забрать то, что по совести должно было достаться тебе, — это твой план?

— Нина! — одёрнул Герман, взбесившись.

Чёрт возьми, Нина права, всё именно так и выглядит.

Несложно обвести Ярину вокруг пальца, воспользоваться неопытностью, запустить лапу в наследство, захапать причитающееся. Маркову, занимающемуся пять лет деньгами наследницы Глубокого, известны подводные камни её финансового состояния. Не составит труда обмануть девятнадцатилетнюю дурочку, тем более ему — сожравшему не один пуд соли на российском рынке, как известно, состоящем из финансовых махинаций, обмана, склизких подстав, откатов, грязных игр.

— Я не собираюсь забирать то, что «должно было достаться мне», — повторил он слова матери.

— Посмотри в глаза. — Нина уставилась на Германа, как в детстве, когда мальчишкой он отчаянно хулиганил, а после пытался скрыть проделки и не мог, никогда не мог. Не получалось соврать Нине.

Он прямо посмотрел ей в глаза. Да, он мудак, воспользовавшийся влюблённостью девятнадцатилетней дурочки, заполучивший сегодняшней ночью её в единоличное пользование, но абсолютно точно — не скотина, пытающаяся воспользоваться финансовой неграмотностью девчонки. Мудак, которому стало бы в стократ проще, влюбись он в любую другую, однако, у того, кто правит сверху, извращённое чувство юмора. Герману досталась больная любовь.

Нина тяжело упала на стул, обхватила голову руками, сжала виски, будто пыталась выдавить из себя то, что увидела в глазах сына.

— За что? — бормотала она. — За что?..