— Справишься? — Он показал взглядом на душ за светящимся стеклом.

— Конечно.

Как Герман зашёл в свою спальню — не помнил. Единственное чувство — звенящее во всём теле, мыслях — желание чёртового секса, грёбаной разрядки, снятия напряжения. Эрекция настолько каменная, что больно везде. Наэлектризована каждая клетка тела, волосок, линия татуировок.

Он упал поперёк кровати, рефлекторно потянул резинку домашних штанов вниз, добрался до жаждущего органа. Пусть так, но снять, наконец, невозможный, зудящий голод. Трахнуть собственную руку, главное — кончить, излить напряжение сегодняшней ночи.

— Мне не лучше одной, — сквозь морок услышал он. — Не лучше.

Герман быстро накинул на себя покрывало, не слишком соображая, успела ли Ярина понять, чем он собирался заняться секундой раньше.

— Я всегда одна, мне от этого не лучше, — продолжила она.

Герман прищурился, посмотрел на Ярину. Влажные волосы казались темнее обычного, синие глаза — почти чёрными. Шёлковая пижама из шорт и майки на мелких пуговицах. Потянул одеяло, приподнимая край, показывая жестом, чтобы Ярина забиралась. Та покорно улеглась, не отводя от него взгляда. Говоришь, хочешь сделать «всё»?

— Ты понимаешь, что может произойти? — глухо произнёс он, прижимая, подминая под себя одним движением девичье тело, мягкое, на удивление податливое, искушающе покорное. — Понимаешь?

Он прошёлся языком по ключицам, не веря себе. Грёбаный ад! Это лучшее, что случалось с ним в жизни. Поднялся по шее, оставляя влажные следы, очертил языком острый подбородок, а потом накрыл губами рот, тут же проталкивая внутрь язык.

Давай же, девочка, отвечай. Учись. Ты сказала — хочешь дать всё. Отдай мне свой вкус! Сейчас!

— Понимаешь? — через время оторвался он ото рта. — Понимаешь? — Он толкнулся налитой, болезненной эрекцией в бедро Ярины, начал ритмично двигаться. — Понимаешь?

— Да. Кажется, — пролепетала она. Пролепетала!

Чёрта с два она понимала, что делала, когда отвечала на поцелуи, ласки, жарко дышала, рефлекторно двигала бёдрами навстречу его движениям.

Герман опустил руку между девичьих ног, осторожно притронулся к влажной ткани. Ярина резко вздохнула, он поднялся ладонью выше, протиснул, и тут же положил на живот, погладил, распаляя ещё сильнее. Второй рукой сжал грудь, минуя сосок, мягко обхватил его губами. Она вцепилась Герману в плечи, выгнулась навстречу, подставляясь под град поцелуев.

Темные волосы разметались по подушке, глаза закрылись, щеки налились жарким румянцем, рот приоткрылся. Губы влажные, молча просящие мужских губ. Ненасытных, алчных поцелуев.

Герман почувствовал тонкие пальцы на члене. Черт! Она обхватила его, дважды провела ладонью, с жадным интересом всматриваясь ему в лицо. Твою мать! Ад, рай, апокалипсис — она действительно давала ему всё.

— Сожми сильнее, — прохрипел он, накрыв своей ладонью, толкнулся и поощрил движения ее руки: — Вот так.

— О, боже, — прошипел Герман, не останавливаясь. Яйца задевали нежную кожу бедра, ствол обхватывала ладонь Ярины, он направлял её руку и продолжал, пока чёртова галактика не лопнула в глазах.

Одно движение сильных рук подтянуло девичье тело выше, второе избавило от последнего оплота нравственности — трусов. Кажется, это было нечто крошечное, кружевное. Третье, четвёртое, пятое — заставили Ярину изгибаться, раздвинуть шире ноги, хватать простынь, оставить следы на предплечьях, покрытых рисунками. Шестое — взорваться в оргазме, крике, растаяв в глубоком, жадном, сумасшедшем поцелуе.