К основным чертам тревожно-мнительного характера относятся: стеснительность, гиперчувствительность в сфере интерперсональных отношений, сказывающаяся ограничением контактов, покорность, нерешительность, совестливость. Лица с тревожно-мнительным характером с детства робки, пугливы, боязливы, они сторонятся животных, боятся темноты, не могут оставаться одиночестве.
Особенно отчетливо у них нарастают тревожность и тенденции избегающего поведения при вступлении в самостоятельную жизнь, предлагающую новые, незнакомые ситуации. Это впечатлительные, склонные к ретенции преимущественно отрицательных впечатлений, боязливые, чрезвычайно конфузливые, застенчивые люди. Лучше всего они чувствуют себя в узком кругу хорошо знакомых людей. Подчас настолько робки, что боятся поступать по собственному разумению. Практическая сторона жизни их интересует мало. Как правило, они мало приспособлены к физическому труду, неловки в движениях. Они увлекаются делами, очень далекими от материальной действительности, постоянно озабочены тем, как бы кого-нибудь не обеспокоить, не обидеть. Как пишет П. Б. Ганнушкин (1907), чувствительность окружающих они измеряют своей меркой и не хотят причинить другим то, от чего сами страдают. Им свойственны постоянный самоанализ, пониженная самооценка, преувеличение собственных недостатков. Это обычно очень щепетильные, совестливые, добрые люди[31].
Примерно также определяет тревожность Р Комер. Он, правда, называет это заболеванием, которое характеризуется стойким и чрезмерным чувством тревоги, а также беспокойством о множестве событий и действий. Друзья и родственники людей с таким расстройством иногда обвиняют их в том, что им «нравится» волноваться, они «ищут», о чем бы побеспокоиться, и «счастливы» лишь тогда, когда беспокоятся о чем-то[32].
Между тем я не имею в виду ту тревожность, о которой пишут Шостакович и Комер, т. е. видимую, явную, даже бросающуюся в глаза. Человек с такими особенностями действительно может быть щепетильным, добрым и совестливым, может добиться высоких результатов в творчестве. Я имею в виду иную тревожность и, соответственно, другое поведение.
Психологическое изучение репрезентативного числа преступников, проведенное мною совместно с В. П. Голубевым и Ю. Н. Кудряковым, показало, что наиболее высоким уровнем тревожности обладают убийцы, причем этот уровень носит пикообразный характер, «подскакивая» в каких-то острых ситуациях. Это делает понятным совершение некоторых убийств в условиях очевидности. Воры тоже тревожны, но уровень тревожности у них ниже, чем у убийц, и носит постоянный, ровный характер, что позволяет им контролировать свое поведение. Поэтому они, тайно похищая чужое имущество, значительно реже изобличаются и привлекаются к уголовной ответственности. Но я полагаю, что надо вести речь о такой тревожности, которую очень трудно, а порой невозможно выявить с помощью психологических тестов. Это — глубинная, диффузная, бессознательная тревожность, постоянно вызывающая непонятные для личности переживания по поводу своей определенности, статусов, принадлежности и, что очень важно, безопасности; человек не только не понимает эту тревожность, но даже и не ставит перед собой вопроса о ее существовании. Больше всего он страшится быть раздавленным неизвестными опасностями, а потому, пытаясь упредить их, прибегает к агрессивным и крайне агрессивным действиям.
В клинических беседах все это можно понять, когда убийца, рассказывая о своей жизни, не может более или менее внятно объяснить, почему он менял места работы и жительства, переезжая даже в другой город, совершая те иди иные деструктивные поступки, прибегая к упрощенным и грубым методам разрешения конфликтов, стремился быть хозяином положения или подчинялся тем, чьи намерения и поступки осуждались, но все-таки подчинялся им.
Я не утверждаю, что все подобные личности страдают параноидальными (или, по отечественной терминологии, паранойяльными) расстройствами. Но несомненно, что многие из них, даже большинство, все-таки являются параноиками.
Американская психиатрическая ассоциация считает, что люди с параноидными расстройствами не доверяют окружающим и с большим подозрением относятся к мотивам их действий. Поскольку они считают, что все намерены причинить им вред, они избегают близких отношений. При этом вера в собственные идеи и способности может быть чрезмерной.
Основными проявлениями этого типа расстройств личности является особая склонность больных к возникновению сверхценных образований, сочетающихся с ригидностью психики, подозрительностью и, как правило, с завышенной самооценкой[33].
Особенности характера со склонностью к длительной фиксации на какой-либо идее, с крайней ригидностью психики и упрямством в отстаивании своих, зачастую недоказуемых высказываний и убеждений начали описывать во-второй половине XIX века как паранойяльную конституцию. Крафт-Эбинг (1897) рассматривал ее в качестве одного из вариантов психического вырождения. Некоторые авторы, например М. Friedmann (1905) и С. Westphal (1908), считали параноическую конституцию основой для развития паранойи. В отечественной психиатрии первым описал параноический характер В. Ф. Чиж (1905, 1911). В. Ф. Чиж отмечал, что у лиц параноического склада «слабы высшие чувства: интеллектуальные, нравственные, эстетические, религиозные». При патологических проявлениях они могут дать картину хронической паранойи. Он подчеркивал, что одним из важных симптомов, способствующих развитию некоррегируемых идей у таких лиц, является «интеллектуальная тупость», в силу которой у них появляются своеобразные высказывания, приводящие их к столкновению с окружающими.
М. П. Кутанин (1927) характерными чертами параноического взгляда считал переоценку собственной личности, эгоизм, высокомерие, подозрительность, обидчивость, склонность к преувеличению, болезненное стремление к правде. Именно эти качества я обнаружил при обследовании у Чикатило, Фирсова и некоторых других множественных убийц.
П. Б. Ганнушкин, который первым в отечественной психиатрии осуществил развернутое исследование психопатии, считал, что основным свойством параноиков является склонность к образованию сверхценных идей, во власти которых они оказываются. Идеи заполняют психику параноика, оказывая доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной сверхценной идеей предстает мысль об особом значении его личности, что выражается в эгоизме, самодовольстве, чрезмерном самомнении[34]. Все эти черты присущи многим террористам, в том числе главарям террористических банд и даже государственных террористических структур, которые готовы пожертвовать многими жизнями, в частности своих соотечественников, для торжества своих идей. То же самое можно обнаружить у исполнителей террористических актов, у террористов-самоубийц.
У человека всегда были веские основания бояться и того, что есть в нем самом в виде бессознательного, и того, что окружает его в образе духов и других аналогичных существ, им же спроецированных. Если кто-то не верит в них, для страха вполне достаточно и того непонятного и темного, что есть в самой личности. Поэтому очень многие люди активно сопротивляются контактам с психологами и психиатрами, не желают их слушать, а когда все-таки узнают о каких-то неприятных качествах своей личности, о которых ранее не подозревали, то воспринимают это как оскорбление. Это, собственно, защитные по своему назначению и характеру меры, но в данном случае обращенные не вовне, не против духов или оборотней, а внутрь себя, против нежелательных и неприемлемых сторон своей личности. Человек постоянно борется сам с собой, стараясь скрыть за знакомым узорчатым занавесом то чуждое и внушающее страх, что лежит за пределами сознания. Но вся сложность, а иногда и трагичность его положения состоит в том, что подчас невозможно отделить то устрашающее, что в нем, от того, что вне его.
Люди населяют окружающую их атмосферу бестелесными существами не только потому, что таким образом они проецируют свои состояния или черты своей личности. Это может происходить и по причине, что человек, находясь в состоянии высокой тревожности и не зная, как объяснить постоянное беспокойство и опасения, начинает верить, что вокруг него обитают невидимые, но нежелательные и даже враждебные силы. Они, по его ощущениям, как бы разлиты в воздухе и от них в любое время можно ожидать разрушительных действий. Особенно к этому чувствительны те, кто страдает психическими расстройствами и часто переживает совершенно неясную для себя тревогу в результате действия чего-то неведомого, что способно вызвать у них страх, а иногда даже привести в ужас.
Наши первобытные предки всегда усматривали причины событий повседневной жизни в невидимом мире. Этнологи (Л. Леви-Брюль) отмечают у дикарей постоянную тенденцию все происшествия считать результатом вмешательства сверхъестественных сил. Даже и в таком, казалось бы, малозначительном случае, как забредшая к туземцу соседская коза, он вполне может обратиться к колдуну или знахарю за разъяснением, не направлялось ли это животное невидимыми врагами.
Вера первобытных людей в потусторонний мир не выступает как заключение, сделанное путем рассуждения, равно как и этот мир не является только воображаемым; он — виртуальная данность, как и все его проявления, в этом качестве он реален и даже более глубоко реален, чем мир общедоступною и обыденного опыта. Этот второй мир тоже является объектом опыта, но опыта сверхъестественного, имеющего, следовательно, высшую ценность. Первобытный человек не ищет причину она ему уже дана наперед и поэтому не приходится ни задаваться вопросами относительно того, что она собой представляет, ни спекулировать, ни философствовать на этот счет. Современные люди, во всяком случае многие из них и особенно психически ущербные, прочно унаследовали подобное отношение к потустороннему миру.
Первобытный страх перед чужаками и всем чужим лежит в филотеистической основе величайшего проклятия XX века — воинствующего национализма и шовинизма, породивших германский нацизм и фашизм, этнорелигиозной нетерпимости, обусловившей современный терроризм. Первобытный страх перед чужаками и всем чужим провоцирует многие другие преступления.
Со временем многое, конечно, изменилось. Прежде всего человек перестал бояться диких животных, затем очень постепенно злых духов и магии, на смену которым пришли боги, впрочем, духи повсеместно до сих пор прекрасно уживаются с богами. В современном секуляризованном мире, особенно западном, страх перед божествами и иными потусторонними персонажами, разумеется, совсем не такой, как в первобытных и других древних сообществах, он не ощущается обычно в качестве непосредственной и фатальной угрозы жизни. Вместе с тем остается страх перед природными катаклизмами, а в последнее столетие — и перед техногенными катастрофами. Люди по-прежнему боятся войны, причем соответствующие переживания стали еще более острыми из-за того, что ядерное оружие сделало практически одинаково уязвимым фронт и тыл. Люди продолжают страшиться преступников, причем в некоторых странах, например в России, их защита в этом отношении крайне неэффективна.
К. Ясперс имел все основания писать, что вместе с феноменальными успехами рационализации и универсализации порядка существования утвердилось сознание грозящего крушения вплоть до страха утратить все то, ради чего стоит жить. Человека охватывает страх, вызванный тем, что он не может жить оторванным от своих истоков, ощущая себя просто функцией, его сопровождает жуткий страх перед жизнью, боязнь утратить витальное бытие. Страх распространяется на все, усиливая неуверенность. Жестокостей стало меньше, но они представляются страшнее, чем когда-либо. Каждый человек, чтобы выстоять, должен напрячь свою рабочую силу до предела, работать все интенсивнее из боязни быть выкинутым.
Страх перед жизнью обращается и на тело, считает К. Ясперс. Несмотря на увеличивающиеся шансы на долгую жизнь, господствует все увеличивающаяся неуверенность в жизнеспособности. Если существование более не поддерживается душевными силами, становится невыносимым в невозможности даже постигнуть его значение, человек устремляется в свою болезнь, которая как нечто обозримое охватывает его и защищает. Страх усиливается в связи с опасностью неизбежно исчезнуть как потерянная точка в пустом пространстве. Связывающая людей в сообществе работа продолжается лишь короткое время. В эротических связях вопрос об обязанностях даже не ставится. Ни на кого нельзя положиться, и человек не ощущает абсолютной связи с другими. Угроза быть брошенным создает ощущение подлинного одиночества, которое выводит человека из состояния сиюминутного легкомыслия и способствует возникновению цинизма и жестокости, а затем страха. Существование как таковое вообще превращается в постоянное ощущение страха[35].