Брамс — Дворжаку (март 1878): «Заниматься Вашими делами доставляет мне самую большую радость... Я приму Ваши ноты с большой благодарностью в таком виде, в каком они есть (у Брамса были кое-какие замечания — И.Г.), а посвящение квартета я счел бы честью для себя».
Дворжак — о Брамсе (октябрь 1883): «Общение со мной кажется было ему приятно, я же... чувствовал себя просто влюбленным в него! Какое сердце и какая душа у этого человека!»
Брамс (в беседе с Ферстером): «Я был бы рад, если бы мне удалось сочинить одну из тем, какие приходят в голову Дворжаку — так, мимоходом».
Из воспоминаний Йозефа Сука: «Дворжак вдруг затосковал по Брамсу и поехал однажды (март 1896) с нами в Вену... Брамс уговаривал Дворжака переселиться в Вену... «У Вас много детей, а у меня почти никого нет. Если Вам будет что-нибудь нужно, мое имущество — в Вашем распоряжении. У жены Дворжака выступили слезы на глазах...»
Нет нужды подробно рассказывать о дальнейшем. С начала 80 г.г. Дворжак быстро завоевывает мировую известность. Его авторские концерты триумфально проходят в Австрии, Германии и Англии. В числе его новых поклонников такие известные зарубежные музыканты — исполнители как Йозеф Иоахим, Ганс фон Бюлов, Ганс Рихтер. В феврале 1888 г. Дворжак знакомится в Праге с Чайковским, знакомство вскоре перерастает в подлинную дружбу. Два года спустя по инициативе Чайковского состоялись авторские концерты Дворжака в Москве и Санкт-Петербурге, снова огромный успех. Из-под пера Дворжака появляются все новые произведения в разных жанрах, которые незамедлительно издаются за границей. Спрашивается, когда же он отдыхает? В основном на родине, в деревне Высокая, первоначально как гость графа Коуница, позднее, с 1884 г., получив солидные гонорары от Зимрока и за гастроли в Англии, композитор купил там участок земли, выстроил небольшой дом и разбил сад.
Из письма Зимроку (май 1884): «Вот уже несколько дней как я нахожусь опять здесь, в самом прекрасном лесу, где провожу великолепные дни... и все время восхищаюсь очаровательным пением птиц (дома у него было много клеток с певчими птицами, разводил он также и голубей — И.Г.). О сочинении вообще не думаю, наслаждаюсь жизнью...». Ну, положим, наверное думал, его работоненасытность на протяжении всей жизни поражает.
К концу 80 г.г. вокруг Дворжака постепенно объединяются передовые деятели чешской культуры. В 1890 г. его избирают в чешскую Академию; Пражский и Кембриджский университеты присваивают ему почетное звание доктора музыки. С 1891 г. он профессор Пражской консерватории, а спустя 10 лет — еще и ее директор. В числе его воспитанников такие известные музыканты как Йозеф Сук и Витезлав Новак. В 1892 г. Дворжак принимает весьма выгодное в материальном плане и одновременно престижное предложение занять пост директора и профессора Нью-Йоркской национальной консерватории и уезжает туда на два года с женой и двумя детьми. Впрочем, административные обязанности оставляли ему достаточно времени и для отдыха, и для интенсивной творческой работы. В Америке он написал свою самую значительную, 9 симфонию «Из Нового света», с грандиозным успехом исполненную в Нью-Йорке в декабре 93 г., Сонатину для скрипки и фортепьяно, струнные квартет фа-мажор и квинтет фа-диез мажор, много песен. Несмотря на всеобщее почитание, на неизменный успех, с которым проходили его концерты, Дворжак вел в Америке уединенный образ жизни, избегал званых банкетов, парадных обедов, мало где бывал. Зато охотно общался со своими земляками. Лето 1893 г. он провел в семье скрипача Йозефа Коваржика, жившей в составе чешской колонии в городке Спиллвиле (штат Айова). Слово Коваржику:
«Образ жизни маэстро был примерно такой: он вставал в четвертом часу и отправлялся на прогулку к ручью или к реке, а в пятом часу уже возвращался, работал, в семь часов садился в костеле за орган (это была собственная инициатива Дворжака — И.Г.), затем шел домой работать, после— снова на прогулку. Почти каждый полдень встречался со старожилами поселка и подолгу беседовал с ними.»
Дворжак скучал по родине. Из его письма другу:
«Вы знаете, что я люблю свою родину превыше всего, что я с радостью приложу свои скромные силы везде, где только они понадобятся, и что по возвращении домой я буду счастлив посвятить себя процветанию искусства нашего народа.»
Возвращение состоялось в апреле 1895 г., и уже в ноябре он возобновил свою работу в консерватории. Несколько месяцев действительно ничего не сочинял, но это было затишье перед бурей. В том же 95 г. он пишет два новых струнных квартета, ор. 105, 106, его последние камерно-ансамблевые произведения, завершает работу над знаменитым виолончельным концертом си минор, после чего почти всецело переключается на создание новых симфонических поэм (конец 90 г.г.) и опер: «Черт и Кача» (1898-99), «Русалка»(1900) и «Армида»; законченная в 1903 г. эта опера стала последним сочинением великого композитора. В марте 1904 г. во время ее премьеры никогда не болевшему композитору стало плохо. Дальнейшие события показали, что его могучий организм как бы разом отработал весь свой ресурс (как японские автомобили — отъездят без ремонта положенное число лет, а потом разом разваливаются). Болезнь почек, осложненная гриппом, завершилась внезапным инсультом. 1 мая его не стало. Похороны Дворжака состоялись 5 мая; в последний путь композитора провожала вся культурная Чехия — десятки тысяч людей.
К сказанному остается добавить немногое. Что за человек был Антонин Дворжак? Гениальный самородок — безусловно, но каков был его интеллект (ведь как-никак он был выходцем из малообразованной деревенской семьи и не получил высшего образования), каковы были его интересы, каким виделся он окружающим? Предоставим по-возможности слово близко знавшим его.
Йозеф Сук: «Он интересовался всем, ничто в нашей жизни не ускользало от его внимания... Эрудиция Дворжака в музыке была поистине удивительной. Бах, Гендель, Глюк, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Берлиоз, Брамс, Вагнер, Лист — произведения этих мастеров он знал досконально. Итальянскую музыку он тоже любил. Ни одно новое течение не оставлял без внимания, изучал Брукнера, интересовался Рихардом Штраусом и радовался, когда видел у своих учеников попытки отыскать новые средства выразительности».
Любопытная деталь: Дворжак боготворил Брамса, а Брамс был в неладах с Вагнером. Но вот что говорил о Вагнере Дворжак: «Можно его во многом упрекать, но ничто его не сокрушит! То, что сделал Вагнер, не сделал никто до него, и умалить его значения никто не сможет... Вагнер будет стоять незыблемо, точно так же, как статуя Гомера».
Есть свидетельства того, что Дворжак очень много читал, любил живопись, уже в зрелом возрасте изучил английский язык и латынь, обладал немалыми литературными способностями, о чем убедительно свидетельствует написанное им в Америке эссе о жизни и творчестве Шуберта (по мнению известного музыковеда Джорджа Гроува — «самое лучшее и интересное, что написано об этом великом музыканте», «гениальное освещение» его жизни и творчества).
Будучи глубоко религиозным человеком, Дворжак много размышлял о вечных проблемах человеческого бытия вообще и искусства, в частности. В свое время меня поразили рассуждения об искусстве Карела Чапека, точнее одного из его персонажей: «То, что есть в тебе, твоя самобытность, ты сам — это лишь материя, а отнюдь не форма; если ты художник, то ты здесь не для того, чтобы умножать материю, но для того, чтобы придать ей форму и порядок... Твой урок задан тебе не для того, чтобы ты мог проявить себя в нем, но для того, чтобы ты в нем очистился... Не из себя ты творишь, но выше себя...» И вот вам, пожалуйста, Йозеф Михль о том, что Дворжак говорил своим ученикам: «Иметь красивую мысль — в этом нет ничего особенного. Мысль приходит сама собой, и даже если она красива и велика, в этом нет заслуги человека. Но воплотить красивую мысль и создать на ее основе что-нибудь значительное — вот в этом-то и заключается самая большая трудность, это-то как раз и есть искусство». Величайший чешский поэт и величайший композитор — разными словами, но об одном и том же!
Итак, мы уже знаем о том, каким патриотом и каким тружеником был Антонин Дворжак, знаем о глубине и многообразии его интересов, а вот вам еще одна, маленькая, но очаровательная в своей детской непосредственности деталь: Дворжак был помешан на паровозах, и мог подолгу наблюдать их на вокзалах; в Нью-Йорке, в силу того, что там пускали на перрон только отъезжающих, у него возникли с этим делом проблемы, и он переключился на пароходы. Йозеф Коваржик: «Если случалось, что маэстро немного дольше задерживался в консерватории или, увлеченный своей работой дома, забывал об уходящем пароходе, из-за чего у нас не оставалось времени добраться до пристани, тогда мы ехали по железной дороге до Бэттери-парка и оттуда следили за кораблем до тех пор, пока его можно было видеть в океане».
Мне кажется, что такой нюанс вполне соответствует человеку, у которого «так кристальна была душа», который «не знал зависти и мелочной обидчивости. Искусство, которым дышало все его существо, придало и характеру его возвышенную простоту, прямоту и порядочность. Дворжак был очень скромным. Я никогда не слышал, чтобы он отзывался о ком-нибудь пренебрежительно — наоборот, в каждом даже самом незначительном явлении, он стремился находить какие-то положительные стороны». Эти свидетельства Ладислава Доланского, известного чешского музыковеда, подтверждаются и другими высказываниями.
Йозеф Сук: «Он жил, пребывая в уверенности, что служит своему народу и Богу. Взгляд его был взглядом ребенка и одновременно глубокого мыслителя, и если глаза его в задумчивости останавливались на вас, ваша душа невольно трепетала».
Мария Червинкова-Ригрова, писательница: «Он удивительно добродушен и искренен... Никогда не был самодовольным, мировая слава не оказывала на него никакого влияния».