Я хотел было отобрать телефон силой, но Маша уже успела продемонстрировать свою физическую подготовку. Наверно, у нее черный пояс по каким-нибудь боевым искусствам.

Мы съежились в душной темноте, прислушиваясь, как трое парней, пыхтя и ворча, загружают в фургон коробку за коробкой, расставляют и привязывают. Я попытался уснуть, но не смог. А вот Маша сразу захрапела. Железные нервы!

Сквозь узкий, загроможденный ящиками коридор, ведущий наружу, к свежему воздуху, пробивался тусклый свет. Я вгляделся сквозь мрак в эти яркие лучики, и в голове закружились мысли об Энджи.

Моя Энджи. Покачивает головой, хохоча над какой-то моей проделкой, и волосы щекочут мне плечо. Перед глазами встало ее лицо, каким я видел его в последний раз, в Сивик-сентре, когда я упал, притворившись, будто отравлен газом. Потом мысли перескочили на вампмоберов, они корчились на асфальте точно так же, как совсем недавно бились в агонии зрители в парке, и на них с дубинками надвигались громилы из ДВБ. Многие тогда якобы пропали без вести.

В том числе и Дэррил. Он со свежей раной в боку томился за решеткой на Острове Сокровищ, и его снова и снова таскали на бесконечные допросы, выпытывая, знает ли он что-нибудь о террористах.

Вспомнился отец Дэррила, раздавленный горем, опустившийся, небритый. Он наспех умылся и надел мундир – «для газеты». Узнав о судьбе сына, плакал как ребенок.

Мой родной папа – после исчезновения сына он тоже изменился до неузнаваемости. Сломался, как и отец Дэррила, но по-другому. И какое у него стало лицо, когда я рассказал, что со мной случилось.

И тогда я понял: бежать нельзя.

Я должен остаться и продолжать борьбу.

Маша дышала глубоко и размеренно, однако, стоило мне с предельной осторожностью, медленно-медленно скользнуть рукой к ней в карман за мобильником, она всхрапнула и шевельнулась. Я замер, затаил дыхание на пару минут, отсчитывая время: раз гиппопотам, два гиппопотам…

Постепенно ее дыхание снова стало глубже. Я плавно, миллиметр за миллиметром, вытягивал телефон у нее из кармана. Такая медлительность давалась нелегко, пальцы и вся рука дрожали от напряжения.

И наконец вот она, добыча. Маленький предмет в форме шоколадного батончика.

Я повернулся к свету, и вдруг перед глазами вспыхнуло воспоминание: Чарльз держит в руке свой мобильник, помахивает им, дразня нас. Серебристый телефон, узкий и длинный, вроде батончика, сверху донизу облеплен десятками этикеток с логотипами спонсоров, за счет которых телефонные компании предоставляют такие трубки бесплатно. При каждом звонке по такому гаджету приходится сначала выслушивать рекламу.

В фургоне было слишком темно. Я нащупал на боках телефона какие-то наклейки. Те самые, спонсорские? Ага. Меня угораздило выкрасть у Маши телефон Чарльза.

Я повернулся обратно и медленно, очень медленно, очень осторожно снова запустил руку Маше в карман. Ее телефон был крупнее и массивнее, с более сильной камерой и кто знает какими еще наворотами.

Вторая попытка показалась немного легче. Я опять миллиметр за миллиметром вытаскивал телефон у нее из кармана, дважды замирая, когда она всхрапывала и шевелилась.

Наконец мобильник очутился у меня. Крепко сжимая его, я попятился к двери, как вдруг ее рука взметнулась по-змеиному и ухватила меня чуть ниже кисти, да так, что под крепкими пальцами хрустнули мелкие косточки.

Я вскрикнул и наткнулся взглядом на ее широко раскрытые горящие глаза.

– Ну и балда же ты, – безмятежно произнесла Маша, забрала у меня телефон и другой рукой нажала несколько кнопок. – И как ты собирался его разблокировать?

Я сглотнул и прикусил губу, чтобы не закричать от боли в стиснутой руке.