В этом Пушкина поддерживал и Николай Васильевич Гоголь (1809–1852), рассуждавший на страницах «Современника» об особенностях периодических изданий: «Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и прочее, и прочее, в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности… В Москве журналы идут наравне с веком, но опаздывают книжками; в Петербурге журналы не идут наравне с веком, но выходят аккуратно в положенное время. В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются»[220]. У Гоголя были все основания для подобных сравнений и его главного вывода о том, что между двумя столицами «дистанция огромного размера!..».
Очевидно, что симпатии Гоголя были на стороне москвичей, среди которых были его друзья М. П. Погодин и С. В. Шевырёв, привлекшие писателя в качестве постоянного автора «Московского наблюдателя». Журнал этот во многих отношениях заслуживает особого разговора, хотя бы и потому, что именно в нем началась литературная деятельность Михаила Никифоровича Каткова и были опубликованы его первые произведения.
«Московский наблюдатель» издавался с марта 1835 года как двухнедельный «энциклопедический» журнал. В первоначальный состав редакции входили Н. В. Гоголь, Е. А. Баратынский, М. А. Дмитриев, Н. А. Мельгунов, Н. Ф. Павлов, М. П. Погодин, А. С. Хомяков, С. П. Шевырёв, Н. М. Языков. К сотрудничеству с журналом привлекались П. Я. Чаадаев и опальные И. В. Киреевский и М. Ф. Орлов. Среди петербургских авторов журнала значились А. С. Пушкин и В. Ф. Одоевский. С начала выхода «Московского наблюдателя» Пушкин видит в нем близкое по своему направлению к задуманному им «Современнику» солидное издание, находящееся в оппозиции легковесной «Библиотеке для чтения» О. И. Сенковского.
В отличие от журнала Осипа Ивановича Сенковского (урожденного Иозефа Юлиана Сековского, 1800–1858), ориентировавшегося на массового читателя и потрафлявшего непритязательным вкусам широкой аудитории, которая состояла в основном из столичных чиновников разного ранга и провинциальных помещиков, «Московский наблюдатель» представлял интересы московской интеллектуальной элиты. Его можно было бы упрекнуть в академичности и в отсутствии злободневности, зато в нем не содержалось сомнительных и второсортных публикаций, доставлявших коммерческий успех предприятиям Сенковского или его соотечественника Фаддея Венедиктовича Булгарина (урожденного Яна Тадеуша Кшиштофа Булгарина, 1789–1859).
Сотрудники журнала серьезно занимались литературой, искусством, историей, политической экономией, философией. В сентябрьском номере «Московского наблюдателя» (1835) было опубликовано стихотворение Пушкина «На выздоровление Лукулла» (сатира на графа С. С. Уварова), которое скорее можно отнести к жанру публицистики, нежели к чистой поэзии. Появление этого стихотворения в журнале — свидетельство гражданского мужества «наблюдателей» перед лицом могущественного в то время министра народного просвещения и доказательство их стремления к независимости от правительственных структур.
Главным и основным в планах организаторов журнала, как им представлялось, была борьба за воспитание высоких нравственных и эстетических идеалов публики, но борьба не средствами рыночной конкуренции, а показом и противопоставлением ценностей, которые по самой своей природе якобы вовсе не заинтересованы в рынке. Такими именно ценностями для круга ближайших участников «Московского наблюдателя» и являлись продукты художественного творчества. Задача борьбы с «торговым» направлением, которую выдвигали Пушкин и Гоголь, в сознании бывших любомудров была тесно связана с их неприятием наступавшей буржуазной эпохи в целом. Критерием человеческого прогресса для всей группы «наблюдателей» были интересы духовной деятельности, интересы поэзии и искусства. Этим интересам для них, людей пушкинского круга, подчинялось всё остальное[221].
Как полагают современные исследователи, появление «Московского наблюдателя», а спустя несколько месяцев и пушкинского «Современника» было реакцией на доминирование в российской журналистике тех лет полонизировано-космополитического направления. И то и другое издание отличалось консерватизмом, и то и другое открыто выступало против профанации патриотизма под вывеской казенной официозности. Важно отметить, что именно в середине 30-х годов позапрошлого столетия и Пушкин, и «наблюдатели» попытались заложить основы национальной российской журналистики, уходящей корнями в традиции русского народа[222].
Другое дело, что надежды, которые Пушкин, Гоголь, как и некоторые другие петербургские литераторы, связывали с московским журналом, оправдались не полностью. Неудача «Московского наблюдателя» как коммерческого предприятия объяснялась именно тем отсутствием деловой хватки и учета интересов широкого круга читателей, которым отличались петербургские оппоненты москвичей. Как ни пытались москвичи противостоять наступающей эпохе буржуазной пошлости, растлевающей душу человека, но ее соблазны диктовали законы литературному рынку и массовому книгоизданию.
Гоголь в своих письмах призывал к трезвой, практической и повседневной работе на почве журналистики, к борьбе с «глупой» «Библиотекой», к борьбе за читательскую аудиторию и был весьма резок в своих оценках: «Мерзавцы вы все, московские литераторы, — писал Гоголь Погодину еще на этапе организации журнала 20 февраля 1835 года. — С вас никогда не будет проку. Вы все только на словах. Как! затеяли журнал, и никто не хочет работать! Как же вы можете полагаться на отдельных сотрудников, когда не в состоянии положиться на своих? Страм, страм, страм! Вы посмотрите, как петербургские обделывают свои дела. Где у вас то постоянство и труд, и ловкость, и мудрость?.. Вы сначала только раззадоритесь, а потом чрез день и весь пыл ваш к черту… Если вас и дело общее не может подвинуть, всех устремить и связать в одно, то какой в вас прок, что у вас может быть?
Признаюсь, я вовсе не верю существованию вашего журнала более одного года»[223].
Пророчество Гоголя сбылось. И всё же «Московский наблюдатель» в редакции первого состава (1835–1838) оставил значительный след и задал важный вектор всему последующему общественно-литературному процессу в Москве. Многозначность этого влияния видится нам в отстаивании традиционных ценностей и идей русской соборности, получивших свое последующее развитие у славянофилов.
В программной статье С. П. Шевырёва «Словесность и торговля» (1835, № 1) острие критики было направлено и против «торгового» направления в журналистике, возглавляемого редактором «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковским, и против либерально-демократических взглядов «Телескопа» Н. И. Надеждина и В. Г. Белинского. Одновременно, как полагает В. М. Гнеденко, своей статьей Шевырёв обращал внимание правительства на возникновение опасной тенденции, когда богатые люди в России имеют возможность становиться откупщиками в области журналистики, литературы и искусства. В области идеологии такое влияние рынка могло сказаться самым негативным образом на имперской политике. Став полновластным господином в прессе, рубль неизбежно размывал границы сословий, разрушал общественную иерархию и угрожал ввергнуть страну в хаос переворотов. При этом Шевырёв утверждал, что руководить процессом должно не денежным мешкам, а просвещенному правительству, причем не столько сдерживая деструктивные тенденции, сколько развивая созидательное направление в государстве.
В этом вопросе позиция ведущего критика «Московского наблюдателя» почти буквально совпадала с точкой зрения А. С. Пушкина[224]. Однако на все неоднократные подобные предупреждения официальный Петербург отвечал молчанием. Тем не менее всё более востребованным по мере распространения в российском обществе «идей материального интереса» становится национально-государственное и консервативно-охранительное направление, последовательное и системное выражение которого представил позднее в своих изданиях Михаил Никифорович Катков.
Дебют Михаила Каткова на поприще изящной словесности пришелся на канун окончания университета, когда в «Московском наблюдателе» уже новой редакции во главе с Белинским был напечатан его перевод сцен трагедии Шекспира «Ромео и Юлия» (1838, апрель, ч. XVI, кн. 1, 2; июнь, ч. XVII, кн. 2; июль, ч. XVIII, кн. 1).
Иван Иванович Панаев (1812–1862), впервые встретившийся с Катковым, только что окончившим университет, в теплый солнечный майский день 1838 года в беседке усадьбы Боткина в Петроверигском переулке на Маросейке, писал, что Белинский и его друзья видели в Каткове «замечательное литературное дарование и большое расположение к философским занятиям…»[225].
Первоначальный вариант своего перевода трагедии Шекспира Катков решил направить в петербургский журнал «Сын отечества», редактируемый Н. А. Полевым. Но тот не торопился с публикацией молодого московского литератора. Она появилась в журнале спустя год, весной 1839 года. К этому времени Катков уже подготовил следующий вариант перевода, существенно переработав прежний. Этот курьезный случай показывает характер связей Каткова с периодическими изданиями Москвы и Петербурга. Явно Катков нуждался в опытном наставнике, которым для него на этом этапе и стал Белинский.
По поводу публикаций начинающего коллеги критик оставил доброжелательный отзыв в майском номере «Московского наблюдателя» (1839, ч. II, кн. 3): «Да был еще напечатан в „Сыне отечества“ первый акт из „Ромео и Юлии“, перевод г. Каткова. Этот первый акт был отослан г. Полевому еще прежде, нежели вышла первая книжка „Сына отечества“ прошлого года, но в помещении перевода было отказано — по причине его крайнего несовершенства. Но, господа, в год много воды утечет, а человеческому совершенству нет пределов: перевод ровно через год был помещен, без позволения переводчика, который совсем не желает быть в каких бы то ни было отношениях с „Сыном отечества“, и к крайнему его сожалению, потому что, недовольный своим переводом, он совершенно вновь перевел весь первый акт»[226]. К слову сказать, впоследствии Белинский назвал перевод Каткова «замечательным по своему поэтическому достоинству»[227].
В течение первого года после окончания университета Катков усердно готовился к сдаче экзамена по русской словесности на степень магистра, который он с успехом и выдержал (1839), и в то же время он сотрудничал с «Московским наблюдателем», где им были опубликованы еще несколько переводов. Так, одним из удачных, по мнению критики, был перевод Каткова стихотворения Гейне «К матери» (1839, кн. 2), в который он вложил собственные чувства сыновней нежности:
Был еще один перевод, весьма значимый и характерный для понимания интересов начинающего литератора. Это был перевод статьи гегельянца Генриха Теодора Рётшера «О философской критике художественного произведения» («Московский наблюдатель», 1838, т. XVII, кн. 5–7). В предисловии к статье Катков, опираясь на гегелевские положения, утверждал, что «теперь совершен великий подвиг: философские начала должны стать основанием эстетической критики»[228].
Фактически Катков обосновывал позицию, всегда выделявшую «Московский наблюдатель» среди других журналов. Правда, в отличие от прежней редакции, состоявшей в основном из московских любомудров, ориентировавшихся на взгляды Шеллинга, молодые коллеги и товарищи Белинского переживали период бурного увлечения Гегелем. При этом исследователи особо отмечают вклад в общее дело Каткова, который зарекомендовал себя «энергичным и ценным сотрудником», но нуждавшимся в оплате за свои литературные труды[229].