— «Торжество жизни», надо же. Мне надо поразмыслить над этим. Собственно, я предпочитаю заняться этим в постели.

Они поднялись наверх, и она осталась с ним. Грейс принесла с веранды кресло-качалку и поставила ее у окна спальни. Она часто сидела в нем, читая или делая вид, что читает, и наблюдая за ним.

— Милая, я все обдумал. — Он смотрел на нее прежним, дерзким и живым взглядом. — Используй меня.

— Использовать тебя?

— Используй меня. Сделай меня моделью для своей выставки, для торжества жизни. Ну, давай же, ты знаешь, что тебе нужно. Иногда я вижу это в твоих глазах — голодный блеск львицы, которая выследила одинокую и аппетитную антилопу. Работа — твоя вторая любовь. Я перестал ревновать тебя к ней, после того как узнал, что жить мне осталось три месяца. Радуйся. Используй меня. Соедини нас вместе, если хочешь. Я умираю. Ты не можешь этого изменить. Ты — фотограф, твоя работа состоит в том, чтобы сохранять происходящее для истории. Вот и делай ее. Я буду угасать перед объективом, моя работа будет заключаться в том, что я стану тебе позировать. Лови момент, пока не поздно. Позволь мне закончить свою работу. — Он улыбался, старался выглядеть храбро, речь его была оживленной, но в глазах стояла мольба. Но вот он снова взглянул на нее, серьезно и задумчиво. — Мне нравится мысль о том, что я стану частью экспозиции. Ты говорила, что это важно — большая лондонская галерея, верно? — Он снова усмехнулся. — Я хочу сказать, у меня есть свои стандарты. Я не согласен выставить свою смерть на всеобщее обозрение в каком-нибудь провинциальном городишке, но Лондон — другое дело. И название подходящее. — Он сделал широкий жест рукой, словно представляя свое имя в огнях рекламы. — «Торжество жизни: последнее путешествие одного мужчины».

Грейс во все глаза смотрела на него.

— Это не смешно, — заявила она, но не смогла сдержать улыбки: давно она не видела его таким… живым, да.

— Это чертовски смешно. Но я говорю серьезно. Иди сюда. — Он похлопал по постели рядом с собой. — Удобно? Так вот, я болен, но не слеп. Я меняюсь. Это похоже на замедленную съемку фильма о природе, когда почка растет, раскрывается, зацветает, увядает и умирает за несколько секунд. Из меня может получиться не очень убедительный цветок, но взгляни на меня. — Она так и сделала, и, к стыду своему, вдруг поняла, что уже взвешивает возможности, прикидывает обрез фотографии, освещение и задний фон. Ей пришлось отвести глаза. «Что со мной происходит? — подумала она. — Что я за урод?»

Он схватил ее руку и поднес к своим глазам.

— Это должно быть интересно. Только не говори мне, что для тебя, фотографа, это не так и что тебе неинтересно наблюдать, как с каждым уходящим днем это последнее путешествие изменяет мое лицо, потому что я тебе не поверю. Я знаю тебя, Грейс. И мне нравится ирония: торжество жизни. Или, возможно, никакой иронии тут нет. Может быть, смерть и есть высшее торжество жизни.

— Вот за такие умные замечания, которые можно услышать только от человека высокообразованного, я тебя и люблю, — ответила она, стараясь не расплакаться. С каждым днем она замечала, как ширится разделяющая их пропасть — пропасть между тем, кто уходит, и тем, кто остается. Это было его путешествие, и все, что ей оставалось, это смотреть ему вслед. — Джефферсон, прости меня, за то что даже в такой момент я…

— Все нормально, любимая, фамильярность способна утешить больного.

— Не уверена, смогу ли я сделать это.

— Я понимаю, что тебе тяжело наблюдать за тем, как я умираю, — сказал Джефферсон. — Конечно, не так тяжело, как умирать самому, но все равно нелегко. Вот почему я хочу, чтобы ты воспользовалась фотоаппаратом. Он поможет тебе и, откровенно говоря — что намного более важно, — он поможет мне. Мы с тобой сделаем это вместе. Как бы то ни было, я уже говорил тебе, мне нравится смотреть, как ты работаешь.

Грейс поднялась с постели и принесла «Хассельблад».

— Я сфотографирую тебя прямо сейчас, потому что выглядишь ты просто потрясающе.

— Отлично. — Он принял позу, закинув руки за голову. — Смерть мне к лицу.