В клетках растений есть все, что нужно, чтобы ощущать и реагировать, в них даже может возникать биоэлектрический потенциал, но ничего похожего на нервную систему в обычном смысле у растений нет. Несмотря на медленный и ограниченный в плане движения образ жизни, кое-какую активность растения все же проявляют. Некоторые, перегоняя воду и меняя степень жесткости отдельных частей, могут производить движения, заметные взгляду. Самый известный пример – венерина мухоловка. Так называют небольшую группу растений, которые ловят и едят насекомых. Подобные примеры редки, и, если обсуждать поведение растений с каким-нибудь неравнодушным ботаником, он изо всех сил будет пытаться убедить вас, что рост тоже нужно считать действием – медленным, но вполне реальным. Сюда же можно отнести химические реакции. С помощью двух этих механизмов растения делают большую часть того, на что способны.

Если вы заодно спросите ботаника, какие из растений «умнее», в ответ наверняка услышите: «вьющиеся и ползучие»{219}. Основная активность растений сосредоточена под землей: их корни постоянно зондируют почву. Уже Дарвин это понимал; он говорил, что «мозг» растений нужно искать не на свету, а внизу, под землей{220}. Но, если говорить о том, что происходит выше, именно ползучим растениям приходится чаще «принимать решения», и не случайно, что они чаще других становятся объектами экспериментов и фигурируют в удивительных ускоренных видео. Вьющиеся и ползучие растения появились на поздних этапах эволюции. Почти все они – цветковые, метаболически мощная группа, которая возникла в век динозавров и во многих экосистемах пришла на смену древним хвойным (голосеменным) растениям. Ползучие кажутся довольно бодрыми для растений – похоже, они заново открыли таящиеся в клетках способности к действию, способности, никак не проявлявшие себя у спокойных предковых форм.

Внутри растений происходит активный обмен химическими сигналами. Приведу пример, который меня удивил{221}. В исследовании 2018 года было обнаружено: если лист резуховидки (Arabidopsis) – мелкого сорняка, основного «модельного организма» в ботанике – жует гусеница или отрывает экспериментатор, соседним листьям тут же посылается сигнал, побуждающий готовить химическую защиту. Сигнал транслируется с помощью цепной реакции событий, очень похожих на соответствующие процессы у животных. Клетка выделяет глутамат, популярное сигнальное вещество, которое воздействует на ионные каналы соседних клеток. В результате нетронутый лист, располагающийся на некотором расстоянии от поврежденного, может за считаные минуты приготовиться к отражению атаки.

Какое место в нашем повествовании об опыте занимают растения? Изучая животных, мы выявили две темы для обсуждения: активность живой материи и как она складывается в «самость» со своей точкой зрения, а также интегрированная активность нервной системы, лежащая в основе этой самости. Если важно именно это, растениям тут нечем похвастаться. Они ощущают и реагируют, их клетки обмениваются сигналами, но вряд ли этого достаточно для возникновения даже самого примитивного чувственного опыта.

Тут важно, что собой представляет растение как таковое. В четвертой главе я писал о модулярных организмах, состоящих из множества одинаковых и в некоторой степени независимых единиц; там же я сравнивал их с интегрированными (или «унитарными») организмами – такими, как мы сами. По пути модулярного строения пошли растения, грибы и отдельные животные. Индивидуальность присуща модулярному организму в меньшей мере; это скорее сообщество или колония, чем цельное существо.

Модулярность растений признавалась как минимум с конца XVIII века, со времен Эразмуса Дарвина, деда Чарльза, а также немецкого поэта и натуралиста Гёте{222}. Единицей строения дуба, например, можно считать модуль, состоящий из листа, пазушной почки и прилегающего участка стебля – дерево устроено как структурированная колония таких единиц. Это представление можно с легкостью обосновать опытом обрезки и регенерации; оно верно и в том, что касается жизнедеятельности растений в целом, хотя корни, что интересно, не модулярны в том смысле, в котором это можно сказать о надземной части дерева.

В некоторых отношениях растение скорее напоминает сообщество, чем единый организм. Члены сообщества обмениваются сигналами и координируют свои действия; вы и я тоже можем тесно общаться, будучи двумя отдельными существами. Социальное взаимодействие не заставляет вашу и мою субъективность сливаться воедино. В отдельных случаях связь может стать настолько тесной, что коммуникация между двумя агентами превращается во взаимодействие составных единиц нового целого{223}. Но сам факт обмена сигналами еще не приводит к слиянию самостей.

Я сказал, что растения в некоторых отношениях напоминают сообщества; границы между единицами строения у них не настолько четкие, как у таких модулярных организмов, как, например, кораллы. Однако растению в меньшей мере свойственна самость того типа, что присуща животным, за которыми мы наблюдали в предыдущих главах. Субъективность предполагает взаимодействие с внешним миром в качестве отдельного «я» и подразумевает, что вещи определенным образом воспринимаются вами. У растений гораздо меньше этого самого «вы». В некотором смысле растение – «они»: побеги и ветки, обменивающиеся сигналами. Но и это, конечно, тоже упрощение; растение – отчасти сообщество и отчасти цельный организм.

Когда, работая в саду, вы обрезаете или отрываете побеги и листья от ствола, вы можете считать, что отделяете один живой модуль от других, и в то же время думать о растении в целом как о едином организме, у которого вы удаляете часть. Я считаю, что смотреть на растения нужно именно так: постоянно меняя угол зрения. Растения не интегрированы в той же мере, что животные, о которых мы привыкли думать как об идеальной модели цельного организма, и я не согласен с мнением биолога Джека Шульца, который утверждает, что растения – просто «очень медленные животные»{224}. Однако растения, в отличие от колонии отдельных живых существ, прочнее связаны воедино. Эволюция растений, двигаясь параллельно эволюции животных, сформировала иную разновидность внутреннего устройства. Так как самости у растений меньше, вопрос опыта растений труден не только из-за отсутствия у них нервной системы, но и вследствие того, что растение – совершенно иное существо. У растений агентность присутствует и на уровне клетки, и на уровне побега или модуля, и на уровне целого куста или дерева, а в ряде случаев еще и на уровне клона – группы растений, которые вышли из одного зерна или соединены корнями.

Так как у растений нет нервной системы, нет у них и крупномасштабных электрических паттернов, которые она генерирует. Здесь мне стоит высказываться с осторожностью, поскольку растения пронизаны электрической активностью – нам регулярно становится известно о всё новых ее формах. Может, электроботаника преподнесет нам новые сюрпризы{225}. Но сама по себе электрическая активность растений еще не доказывает, что у них есть опыт. Электрические паттерны человеческого мозга сливаются, формируя состояние активности, которое изменяется под влиянием воспринимаемых нами событий внешнего мира. Чтобы доказать, что у растений есть чувства, электроботанический сюрприз должен будет иметь такой же вид.

Сама мысль о том, что у растений может быть какой-то опыт, настолько шокирует, что самые слабые свидетельства в ее пользу заставляют нас упорно возвращаться к этому вопросу. Представление о деревьях – огромных, неподвижных, немых – как о чувствующих субъектах, существующих в своем временном режиме, пока мы суетимся вокруг, потрясает. Какое-то время я жил в Калифорнии, у секвойного леса. В XIX веке лес вырубили для строек Сан-Франциско, и деревья, которые растут там сегодня, в основном не старше ста лет. Уцелело лишь несколько одиноких гигантов, чей возраст исчисляется тысячелетиями. Глядя на них, я понимал, что эти особи интегрированы не в той же степени, что животные, но сама мысль, что передо мной – живые свидетели веков, ошеломляет. Эксперимент, обнаруживший, что листья при повреждении посылают друг другу предупредительные сигналы, показал, что доступные растениям ощущения и сигналы просты по стандартам животных, однако вряд ли кто-то ожидал, что нечто подобное вообще возможно. У нас появился шанс взглянуть на растения иначе. Но если нас интересует чувственный опыт, недостаточно показать, что растения ощущают происходящее и реагируют на него. Так даже одноклеточные организмы умеют. Растение, состоящее из несметного количества клеток, осуществляющих сложные химические превращения, должно быть способно на большее, чем бактерия или простейшее, и это «большее» может перевернуть наши биологические представления. Однако это «большее» должно быть нужного нам типа.

Прогресс в изучении ощущения и передачи сигнала у таких организмов, как растения, подарил нам термин «минимальная когниция», описывающий то, что внутри них происходит{226}. Минимальная когниция – это совокупность способностей, в том числе способность ощущать и реагировать, а также, вероятно, умение соотносить прошлое с настоящим с целью выбора поведения (в пределах, доступных растениям и бактериям), с учетом значения этой информации для выживания организма. В настоящий момент принято считать, что какие-то умения из этого набора доступны любым клеточным существам, в том числе грибам, растениям и одноклеточным. Оказалось, что минимальная когниция тесно связана с двусторонним трафиком сквозь мембрану клетки – необходимым условием самой жизни.

Идея минимальной когниции не пуста – ее нельзя применить ко всему без разбора. Сравните, как реагируют на воду корни растения и чайная ложка соли. Корни меняют направление роста; соль растворяется. Изменяется и то и другое – можно сказать, что и то и другое «реагирует». Но реакция растения – больше, чем просто какое-то событие, это еще и изменение, отражающее важность воды для жизненных процессов растения, для его существования и репродукции. Растения выработали сигнальный путь – с помощью гормонов и генов, – который определяет совершенно конкретную реакцию на обнаружение воды. У чайной ложки соли никакой минимальной когниции нет.

Можно сказать, что «точка зрения» присуща любому существу, обладающему минимальной когницией. Но подразумевает ли минимальная когниция некую минимальную чувствительность, минимальный опыт? Можно ли утверждать, что они идут рука об руку и, когда когниция принимает простейшие формы, то же самое происходит и с опытом? Я признаю привлекательность подобного подхода, но считаю его упрощением. Для возникновения минимальной когниции не всегда требуется оформленная самость, а значит, истинной субъективности просто неоткуда взяться. Растение может использовать сенсорную информацию, может прислушиваться к событиям и реагировать на них, но не иметь при этом никакого чувственного опыта вообще.

Трудно даже представить себе пограничные случаи, самые незначительные примеры существ, располагающих чем-то вроде слабых проблесков опыта. Взгляд, которого я придерживаюсь, подразумевает, что подобные случаи, несомненно, должны быть. Кто-то эти окраины населяет; вопрос в том, кто именно. Может, это растения, но я сомневаюсь. Дело не в том, что они устроены проще животных, – дело в том, что у них свой путь.

Растения – альтернативный способ приспособить к делу ресурсы, которыми обладают сложные клетки; эта альтернатива обеспечила им кое-какую чувствительность и ловкость, но не чувственный опыт. Оговорюсь: у меня нет твердой уверенности в отсутствии у растений опыта, особенно учитывая, что они не перестают нас удивлять. Я говорил о насекомых: «Посмотрите, какой путь мы прошли – кто бы мог подумать, что у насекомых отыщется нечто, хотя бы отдаленно напоминающее эмоции?» С растениями до этого этапа мы еще не добрались, но какую-то часть пути все же одолели.