— В паре, — пояснила Ребекка, приняла кружку в неуверенные руки, но даже не пригубила, отставила на столик. — Хочу быть трезвой.

— Разве на праздник не положено пить вино и радоваться? — доктор опрокинул в себя остатки из своей кружки, поставил ее рядом с Беккиной и неожиданно уткнулся в колени девушки, присевшей на краешек стола. Его руки обняли ее властно и осторожно одновременно.

— Наверно, положено, — растерянно и в то же время успокаивающе проговорила Бекка, проводя ладонью по волосам мужчины. — Вы, должно быть, страшно меня ненавидите.

— Ты сделала меня никем. Совершенно бессильным. Я не знаю, как к тебе относиться, — доктору хотелось плакать, проклятое вино на голодный желудок, на измотанное ненавистью сердце, доза спиртного для обезумевшего сознания оказалась чрезмерной.

Бернардт злился на себя: с полбутылки расклеиться. Но видно, слишком уж велико напряжение, и разум решил взять выходной после многих недель сплошных переживаний и работы.

Ребекка была ему одновременно и близка, и вызывала неприязнь своим желанием похоронить себя ради других людей, которые не испытывали к ней той благодарности, какой она заслуживала. Не раз он хотел начать ошибаться на операциях, убивая потихоньку, не сразу, чтобы смерть через некоторое время можно было списать на отказ механизмов или плохих сосудов, но все не начинал, ведь главные враги все равно бы остались вне досягаемости. Патрик и его банда.

— Нет, не правда! Ты всё, — Бекка соскользнула со стола, опускаясь на колени перед Бернардтом, отвела разметавшиеся волосы с его лица. — Ты — шанс для многих, ты — руки, которые могут удержать жизнь. Ты — единственное, к чему мне бы хотелось стремиться в этой жизни.

— Это слова, — в прошлый раз он убеждал Бекку, что могут помочь не только поступки, но и слова. Теперь, кажется, пришла ее очередь. Такая ирония судьбы вызвала безмолвный смех, и плечи доктора затряслись в нелепом припадке.

Женское тепло обещало защиту, обещало отдых, и он поддался этим обещаниям, потянул Ребекку на себя, сажая на колени, откинул каштановые локоны с ее белых плеч, припал поцелуями к шее.

Ребекка сказала растерянно:

— Знаешь, у меня есть только два пути. Навсегда остаться тем, что послужило началом этого несчастья в вашей жизни. Или стать чем-то светлым, тем, что было рядом в сложный период.

— Тогда, может, уйдешь из этого города вместе со мной? — доктор нащупал шнуровку корсета и стал распутывать ее.

Хотелось просто наброситься и разодрать все, что не давало до конца насладиться ее кожей, разгоряченной и мягкой. Он что-то отвечал ей, но уже не слушал ни ее слов, ни своих.

— Что же я там буду делать? — грустно улыбнувшись, спросила Бекка таким голосом, будто бы спрашивала ребенка.

Корсет сдался легко, а платье и того быстрее, на девушке остались только небольшие шортики, опять же танцевальные, и широкий пояс, к которому крепились все эти, как казалось, бесчисленные подвязки для чулок. Девушка прижалась щекой к щеке Бернардта, шепнула на ухо:

— Поцелуйте меня.

Он исполнил ее просьбу, даже больше. Он целовал ее долго, снова и снова, больше ничего не говоря.

Все, верно, решают поступки, не слова. Нет смысла переубеждать, уговаривать на побег, он просто заберет ее с собой, как только выдастся такая возможность. Если уж Бернардт когда-то мог играть в опасные игры со знатными семьями, которые не чурались грязных трюков и имели у себя целые гвардии убийц, то что могут сделать с ним эти бедняки?

Бернардт ликовал, скоро его заточение кончится, а пока он возьмет все, что может.

*Иллюстрация Царакаевой Ирины