Она вздрогнула.

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— У тебя глаза закрыты… Хочешь, я схожу в машину, принесу панадол?

— Не стоит. Слушай, а правда, почему ты мне не рассказывал про эту Дашу?

— Ты обиделась? — захлопал глазами он.

— Неважно. Но почему нельзя было сразу сказать? Зачем надо было морочить мне голову?

— Я? — он выглядел изумленным. — Морочил голову?.. Оля, но я думал, что ты понимаешь… Или… О нет!

Он схватил ее за руку. А ладошки-то у нас потные, не без удовольствия отметила она. Нервничаем, значит.

— А что я должна была подумать? — еле слышно шептала она. Ей не хотелось, чтобы до вездесущей тети Жанны долетел смысл их разговора. А тетя Жанна уже до предела вытянула голову вбок, как исполнительница индийских танцев.

— Но я не давал повода… Мы же просто общались.

— Ты звонил мне каждый день! Говорил, что я красивая. Говорил, что зависишь от телефонных разговоров со мной, — обвинения посыпались из нее, как крупа из дырявого пакета, — в рестораны приглашал. Кесадильей из курицы кормил, а я, идиотка, и размякла! Меня несложно было очаровать. Я же сразу честно предупредила, что желающих мало. А ты… Говорил, что у меня совершенной формы запястья, — она посмотрела на свои руки. Пальцы жирные, как свиные купаты из мясного ларька. — Ты сказал, что хотел пригласить меня в Питер на свадьбу друга. До дома провожал… Рассказывал о бывших невестах. И что после всего этого я должна была подумать?!

Он потрясенно молчал. Вперился взглядом в сцену. Кстати, на сцене в тот момент Влада была. Она говорила в микрофон: «Дорогие друзья! В этом зале находится мужчина, который очень много для меня значит. И мне всегда хотелось, чтобы он видел во мне королеву. Эта корона для меня не символ тщеславия, а символ любви!»

Зал грохнул аплодисментами. Гоша Кудрин встал и несколько раз крикнул: «Браво!» — хотя данное восклицание скорее уместно было бы на оперной премьере, а не на соревновании длинных ног. «Во дает Владка!» — подумала Оля. Ей бы столько смелости… На освещенной сцене сестра казалась такой маленькой и хрупкой. Что она должна была чувствовать в тот момент — признаваясь в любви на глазах у сотен зрителей. Оля сидела отнюдь не в первом ряду и все же заметила, что микрофон в руках сестры дрожит. И у нее тоже дрожали руки. Она тоже была вынуждена выяснять отношения в зрительской толпе. Только Оля говорила не звенящим от волнения сопрано, а возбужденным шепотом.

— Оля… — потная ладошка Эдуарда вновь завладела ее рукой. — Оля, прости. У меня много друзей, и среди женщин тоже… Я никогда не мог подумать, что ты…

— Я помню, ты рассказывал. Странные личности. Тебя интересуют люди не такие, как все. Ты же у нас книгу пишешь, Достоевский недоделанный.

— Ну зачем ты так…

— Значит, я была всего лишь очередным образом в твоем карманном цирке уродов. Тебе было интересно понять, что чувствует толстая тетка. Чем она живет. Поэтому ты и заинтересовался мной. Поэтому и подошел ко мне в ГУМе. А вовсе не потому, что я тебе понравилась.

— Но ты мне правда понравилась, — слабо сопротивлялся он. — И до сих пор нравишься. Я же не виноват, что Дашка…

— Только не надо напоминать о ней.

— Но мы встречаемся уже полгода, я собираюсь на ней жениться.