7 июня 1940 года Москва

Болела с похмелья голова, кто-то назойливый все время стучал молоточком внутри нее. Мучительно хотелось опохмелиться, но Виктор прекрасно понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Дрожащими руками он налил себе из графина стакан воды, залпом выпил его, налил еще один, этот уже вытянул не торопясь. Поднялся с кровати и начал одеваться. Одежда обнаруживалась в самых неожиданных местах по всей комнате, один сапог валялся в самых дверях, второй выглядывал из-под кровати. Одевшись, Виктор рассмотрел себя в зеркале, висящем около двери. Зрелище было отвратное. Тяжелые мешки под глазами не вызывали никаких сомнений в том, чем он занимался последние дни. Лицо покрывала изрядная щетина, волосы на голове взъерошены и торчат во все стороны, разбита нижняя губа. Виктор поморщился, где он так? В гудящей голове несмотря на все усилия возникали только отдельные эпизоды вчерашнего дня.

С утра в таком же состоянии он отправился к своему корешу, с которым когда-то вместе начинали работать на заводе. Вместе пошли в пивную. Решив, что пиво слабовато (Зинка, гадюка, разбавила) сбегали за "мерзавчиком". С водкой пиво уже не казалось таким противным, да и Зинка такой сволочью. Затем был второй мерзавчик… Какая-то компания… Какая-то женщина, которую он целовал в незнакомом подъезде… А дальше?… Дальше он помнил только поцарапанную дверь своей коммуналки, да визгливый голос соседки, встреченной им в коридоре. Виктор вздохнул, небогато… Ладно, Колька расскажет, если, конечно, они с ним в разные стороны не разбрелись.

Он побрел на кухню, на которой по счастью уже никого не было. Все ушли на работу, дети в школу. Только он один до сих пор дома. С наслаждением засунул голову под кран и долго стоял под холодной струей, чувствуя как уходит из головы тяжесть, но взамен появляется колющая боль в висках. С трудом оторвавшись, он побрился холодной водой. Вернулся в комнату и растер лицо одеколоном, к великой радости, еще не выпитым по пьяни. Приведя себя в относительный порядок, он достал из шкафа форму и оделся, пора было в наркомат. Хотя ему можно и не торопиться. Итак ясно, что это его последний день на этом месте. А куда дальше, известно только одному богу или черту. Кто там в небесной канцелярии заведует отделом кадров, распределяющим грешников.

На дребезжащем трамвае он добрался до Лубянской площади. Неторопливо вошел в здание, и отправился в столовую. Есть пока не хотелось, но другого случая могло и не быть. Неизвестно куда ему сегодня после собрания. Может быть сразу в камеру? Будешь потом жалеть, что была возможность нормально поесть, а ты, дурак, не воспользовался ей. В столовой знакомая повариха, полюбовавшись его лицом, только покачала головой и вскоре принесла ему большую кружку настоящего капустного рассола, который Виктор с наслаждением выпил. Неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением, как казалось ему, последних минут свободы, он съел завтрак, дополненный по его просьбе тарелочкой капусты. Выходя из столовой оглянулся и окинул взглядом стены, к которым успел привыкнуть за годы службы. Доведется ли еще сюда вернуться, он не знал.

В кабинете он занял свой стол, поставил посередине стола пепельницу и, уставившись в потолок, стал ждать дымя папиросой. Делать вид, что занят каким-либо делом он не хотел. Да никто и не ждал от него таких подвигов. Сослуживцы старательно делали вид, что заняты какими-то очень важными делами, перекладывали бумаги на своих столах и старались не смотреть в его сторону. Виктор их не осуждал, сам за эти годы вел себя так неоднократно. Помочь ему они ничем не могли, а вот самим попасть на заметку, это раз плюнуть. Вскоре большинство из них, похватав бумажки, покинули кабинет. Остались только старший лейтенант Ярцев и капитан Гладышев. Ярцев, окинув взглядом капитана, подошел к Виктору. Минутку поколебавшись Гладышев присоединился к нему.

— Похмелиться хочешь? — Спросил Ярцев, — У меня в заначке есть чекушка.

— Не хочу. — Сказал Виктор. — Спасибо Иван, уже не лезет.

— Ты, Витя, не обижайся на нас, что мы при всех не подошли. — Попытался извиниться Гладышев.

— Да ладно, мужики. Я что не понимаю? Сам в такой ситуации сколько раз был. И правильно сделали. Незачем давать повод для новых дел. Итак в отделе работать уже некому. Одни Рабиновичи, да Айзенберги остались. Они тут такую контрразведку устроят, что шпионы по коридорам толпами бродить будут. Это им не липовые приговоры по 58 штамповать.

Виктор в раздражении махнул рукой. Протянул мужикам пачку Казбека, последнюю оставшуюся у него. Те взяли по папиросе, молча закурили, говорить в общем-то было не о чем. Докурив, Виктор вмял окурок в пепельницу и, посмотрев на дверь, сказал:

— Вот что, мужики. Шли бы вы отсюда, пока какая-нибудь мразь не заглянула. Я бы сам вышел, но боюсь кого-нибудь подставить.

Гладышев с Ярцевым переглянулись, пожали Виктору руку на прощание и, прихватив какие-то папки, вышли из кабинета. Виктор встал, подошел к окну. За пыльным стеклом по улице шли люди, проезжали автомобили, протренькал на стрелках трамвай. Жизнь шла своим чередом. Даже стало немного обидно. Виктор усмехнулся, а что собственно должно произойти? Небо на землю упасть, конец света наступить? Не он первый и не он последний. Он и так держался столько лет, хотя за это время много народу исчезло бесследно. Кто-то действительно за дело, и Виктор сам готов был за это поручиться. Кого-то подгребли за компанию с друзьями. Некоторых взяли за длинный язык. Сам же он попался на излишнем любопытстве. Еще в первый день, получив это дело, он каким-то иррациональным чутьем определил, что дело дерьмовое и нужно спустить его на тормозах, не найдя никаких улик и доказательств. И только неуемное любопытство толкнуло его на то, чтобы копнуть поглубже. А ухватив первую ниточку, он не удержался, чтобы не потянуть за нее как следует. Какая рыба была там на том конце ниточки он понял, только когда и его заметили. Торопливое уничтожение некоторых бумаг ничего спасти уже не могло. Он попался! Как говорит народная мудрость "пошел по шерсть, а вернулся стриженный".

Дальше все шло по давно отработанной методике. Несколько технических ошибок при проведении дознания. Жалоба подследственного на него и дело у него забрали. Вот ведь анекдот! Невинного человека можно как угодно уродовать, выбивая из него нужные признания, и ничего, а стоит только тронуть настоящего врага, но со связями, как вдруг вспоминают о каких-то правах. А то, что эта мразь — враг, причем настоящий, Виктор был уверен на все сто процентов. Но как оказалось, он также чей-то друг, а то и родственник и, судя по всему, очень близкий. А таких трогать нельзя ни в каком государстве. Вон до революции царица-матушка лично на кайзера шпионила, и ничего. Да и других предателей во дворце хватало, но никто их и пальцем не тронул. Почему сейчас должно быть по-другому?