Как может показаться на первый взгляд, это всего лишь еще один случай садомазохистического поведения, нередко встречающееся в парах, в которых первертные действия совершаются по взаимному согласию. Однако мне бы хотелось особо отметить сильное отрицание моей пациенткой себя как целостного человека и ее крайнее принижение себя как женщины. Она обратилась ко мне, прикрываясь предменструальным напряжением, и, кажется, сама не слишком верила в это объяснение.

Позвольте теперь перейти к самой сути проблемы, которая обнаружилась намного позже во время ее лечения. После аборта и выторгованной таким образом свадьбы последовала длинная череда претензий со стороны мужа по поводу ее внешнего вида. Сначала ему не понравилась форма ее носа, и он «предложил» ей сделать косметическую операцию, за которую был рад заплатить. После того как она последовала этой «рекомендации», он сказал, что «возможно, ее зубы не совсем в порядке», и она подверглась обширной стоматологической операции. Потом были «мешки под глазами», а также он вдруг счел, что ее грудь «слишком большая». Она не только молча соглашалась на все операции, но и, рассказывая о последней, резко возразила: «Это было также по медицинским показателям», — так как в молочных железах было обнаружено много кист. Хирург удалил грудные железы и заполнил пустоту силиконом. Она сказала, что после операции ее грудь стала абсолютно нечувствительна к эротической стимуляции.

Эта пациентка, с которой я встречалась много лет назад, иллюстрирует гипотезу Граноффа и Перье (Granoff & Perrier 1980). Объясняя психопатологию первертной женщины, они указывают, что расщепление Эго, вызванное косметической хирургией, оказывает глубокое необратимое влияние на личность женщины. По их мнению,

Я описала этот сложный механизм, наблюдаемый у многих пациенток. В процессе терапии миссис Z начала постепенно защищать себя. Ее муж начал все больше беспокоиться из-за этих изменений и «заявил права» на «владение» ею. Он внезапно организовал поездку за границу, которое бы увело ее от возрастающего осознания самой себя. С тех пор я ее не видела. Она остановила свой процесс индивидуации, когда почувствовала, что это может угрожать ощущению безопасности ее собственного выживания.

Нет ничего удивительного, что эта женщина не чувствовала, что и ее собственное тело, и ее психика принадлежат ей. Они и на самом деле ей не принадлежали. Крайнее презрение к собственному телу и фигуре привели ее к тайному сговору находиться в первертных взаимоотношениях с мужем. Ей понадобилось много лет и пять браков, чтобы достичь своей цели: найти «подходящего» партнера для отмщения своей гендерной принадлежности, а также подвергнуть свое тело и психику уничтожению согласно ее собственному бессознательному первертному сценарию. Ее психика была захвачена этим первертным мужчиной, который с явным садизмом относился к женщинам, а ее тело было переделано в соответствии с его представлениями о женском теле. У нее не осталось ничего своего.

Хан помогает нам понять перверсию этой женщины и ее мужа, описывая, как

Чтобы понять женскую сексуальную перверсию, мы должны оставить за скобками ее мужскую версию и взглянуть по-новому. Иначе выводы, основанные на сравнении женских перверсий с мужскими, становятся надуманными и неточными. Это и было, как мне кажется, ошибочным в работе Завитзианос (Zavitzianos 1971) о фетишизме и эксгибиционизме у женщин. Я высоко ценю кропотливый и почти героический труд этого автора, но не согласна с его выводами. Я постараюсь коротко продемонстрировать причины моего несогласия.

Завитзианос описывает свою пациентку, Лилиан, страдающую фетишизмом и экгибиционизмом. Ее мастурбация за чтением книг понимается им как фетиш, заменяющий не «материнский пенис (как в случае мужского фетишизма), а отцовский пенис» (р. 302). Это началось, когда Лилиан было три года и ее выселили из родительской спальни после рождения брата. Ее эксгибиционистское поведение также началось, когда она была маленькой девочкой. Она обычно ходила нагишом и играла со своими гениталиями, заставая окружающих врасплох. Она также начала воровать, сначала деньги из кошелька матери, а затем и прочие вещи, которые ей нравились или были нужны. Она воровала виртуозно и очень осторожно. В ходе анализа ее преступные наклонности сошли на нет, но возобновилась мастурбация, использование книг и эксгибиционизм, который она практиковала, находясь в машине своего отца. Мне кажется, что это возобновление было вызвано глубокой регрессией на оральную стадию, представляющее собой ее раннее желание слиться с матерыо/аналитиком.

Я полагаю, что книги символизировали материнскую грудь, которая приносила ей облегчение, избавляла от одиночества и помогала уснуть. А эксгибиционизм в отцовской машине изнутри напоминал утробу, которая давала ей безопасность и чувство защищенности, так же, как и кабинет аналитика.

Несмотря на расхождения во мнениях, я все же согласна с диагнозом, поставленным Завитзианос: Лилиан страдала перверсией. Однако я полагаю, что ее перверсия не была эквивалентом перверсий, обнаруживаемых у мужчин. Напротив, по своей природе это была женская перверсия. Этот диагноз подтверждают не только ее психопатологические симптомы, но также и обстоятельства раннего детства. «Лилиан очень хотела иметь своих детей, — сообщает Завитзианос, — однако же она пренебрегала и плохо обращалась с теми детьми, за которыми ей приходилось временно ухаживать. Она получала настоящее удовольствие оттого, что причиняла им боль, толкая или щипая их, часто до синяков. Она также сексуально стимулировала маленьких мальчиков и обнимала (но не мастурбировала) маленьких девочек» (Ibid., р. 298). Он продолжает: «Мать Лилиан также была психопатической личностью с такими же, как у Лилиан, поведенческими паттернами. Ее отношения с пациенткой были нарциссическими и симбиотическими. Она эгоистично и ревностно не подпускала ее к отцу. Она использовала дочь, чтобы опосредованно удовлетворять свои собственные нарушенные желания». Он также упоминает тот факт, что «она была телесно перестимулирована тем, что ее гениталии стимулировали в младенчестве» (Ibid., р. 299), и хотя неясно, делали это ее мать или отец, но похоже, что последний все же принимал в этом участие. Однако мне кажется, что она была объектом сексуального соблазнения со стороны матери. Здесь разворачивается механизм женской перверсии: выполняя «материнскую роль», она проделывала с другими то, что проделывали с ней в раннем детстве. Ее мать также соответствует моему описанию первертного материнства. Эксгибиционистское поведение Лилиан сходно с поведением моей эксгибионистской пациентки, которая подверглась сексуальному насилию со стороны матери (полное клиническое описание случая дано в Главе 5). Я полагаю, что Лилиан тосковала по ранним доэдиповым отношениям любви/ненависти со своей «нарциссичной и психопатичной» матерью, которую она потеряла в возрасте трех лет, когда родился брат.

Завитзианос также утверждает, что противоправное поведение его пациентки частично обусловлено полным запретом на мастурбацию. И здесь снова можно увидеть его большую приверженность идее уравнивания женской и мужской сексуальности. В этом отношении уместно процитировать утверждение Лауфер, что «часто предполагается, что женская мастурбация имеет то же самое обыкновенное значение, что и мужская» (Laufer 1982, р. 301). Она полагает, что избегание использования рук при мастурбации является характерным признаком, отличающим женскую и мужской сексуальность. Далее она развивает гипотезу о том, что маленькая девочка бессознательно идентифицирует свою руку с рукой матери, и качество отношений между матерью и дочерью будет определять дальнейшее отношение последней к мастурбации на различных стадиях. На доэдиповой стадии, если девочка чувствует, что не может идентифицироваться с матерью из-за невозможности рожать детей, она будет с тревогой воспринимать действия, совершаемые рукой. В юности, если она ненавидит сексуальное тело своей матери и не может идентифицироваться с ней и ее телом, девушка будет использовать руку, чтобы навязчиво нападать на собственное тело, например, нанося порезы на запястьях или руках. Подобные действия, по мнению Лауфер, возникают в результате «вспышки неконтролируемой враждебности против матери, сексуального партнера или аналитика» (Ibid., р. 298). Я наблюдала точно такую взаимосвязь у женщин, которые «потакали» своему навязчивому желанию воровать в магазинах, что, на мой взгляд, можно понимать как женское первертное поведение, о чем пишет Гринакр (Greenacre 1953а).

Проблемы этих женщин связаны с их гендерной принадлежностью, в том числе с репродуктивной функцией. Нанося подобный вред своему телу, они выражают крайнее недовольство не только собой, но и своими матерями, которые дали им тело, с которым они теперь воюют. Власть, которую дает материнство, едва ли можно переоценить. К этой теме я вернусь в Главе 4.

Моя точка зрения, однако, заключается в том, что репродуктивные функции и органы используются обоими полами для выражения перверсии. Первертные мужчины используют пенис, чтобы нападать и выражать ненависть символическим источникам унижения, обычно представленным частичными объектами. Если перверсия у мужчины связана с пенисом, то и у женщины она также будет выражаться посредством репродуктивных органов. В то время как мужчина преследует свои первертные цели при помощи пениса, женщина делает это посредством всего тела, так как ее репродуктивные органы имеют более масштабный характер, а их проявления легко различимы.

Власть материнской утробы отличает женщин от мужчин и ведет к власти материнства, воистину такой же могущественной и зачастую более масштабной и вездесущей, чем власть денег, закона или социального статуса. Могут потребоваться годы или даже поколения, прежде чем эта форма власти проявит себя полностью, что редко бывает обратимым. В норме эта власть используется в позитивных целях, но тот же инстинкт, что формирует любовь, удовлетворение и безопасность, может, если что-то пойдет не так, формировать противоположные вещи. Власть утробы может привести к перверсии, что я и опишу в следующей главе.