Маскав, пятница. Орел

Как известно, время растяжимо. А также сжимаемо. Если бы Найденов был способен думать о чем-нибудь ином, он бы непременно вспомнил Севу Кранца. Мобиль Севы Кранца занесло на обледенелом шоссе. Вылетев на встречную полосу, он неминуемо должен был столкнуться с летевшим навстречу траком. «И ты представляешь, время остановилось, — рассказывал Сева. — Ну, не совсем, конечно, остановилось… но почти, почти остановилось! Вот прикинь. Я шел километрах на двухстах, а эта лайба на ста… ладно, пусть даже на пятидесяти в час! Сумма — двести пятьдесят. Когда меня понесло, до нее было метров семьдесят. Эти жалкие семьдесят метров мы должны были пролететь за одну секунду! Что можно успеть за одну секунду? Ты скажешь — ничего. Ха-ха! Понимаешь, эта секунда тянулась так долго, что я даже заскучал. Секунда стала длиной в минуту… что я говорю — в час! в день! Пытаясь выйти из заноса, я одновременно разглядывал каждую крупицу снега на обочине, каждый кристаллик изморози, летевший на лобовое стекло… Я подробно обмозговал текущее положение своих финансовых дел — возникнут ли у Клары проблемы с наследством, с долгами, понял, что в целом все в порядке и мысленно поздравил ее с этим… поразмыслил над будущим Сашки и Светочки безотцовщиной все-таки придется расти… Представил, как пройдут похороны, кто что скажет на панихиде. Честное слово, я бы даже вздремнуть успел, если б такая мысль в тот момент пришла мне в голову! А когда мы чудом разошлись, я метров через триста остановил мобиль, выбрался и сел в снег на обочине. И зажмурился, потому что солнце лупило прямо в рожу. Я зажмурился на секунду, просто чтобы дать отдых глазам… а когда раскрыл их, уже стемнело, и в руке у меня почему-то была пустая бутылка из-под коньяку. Вот так. А ты говоришь — время!..»

Однако Найденову было не до воспоминаний, тем более — чужих.

С того момента, когда сияющие скобы щелкнули, крепко охватив его запястья и лодыжки, до первого всхлипа в горле Топорукова, начавшего задавать свой страшный вопрос, прошло не более полутора секунд.

Этот краткий промежуток времени показался Найденову очень, очень долгим. Воздух становился горячей и жиже. Сердце колотилось, как рыба, сорвавшаяся с крючка на горячие доски, — норовило выскочить уже не из груди — оттуда давно выскочило, — а из горла, из глотки. Зажимы крепко держали руки и ноги. Шар из хрустальной сферы падал медленно, будто тонул в меду… Как же так — все пять?! Пять палочек? То есть — пятьсот тысяч таньга? То есть — максимальная ставка? То есть… это что же получается?.. Защелки были крепкие… Сердце выкипало… долго, долго, долго — все полторы секунды, пока в горле Топорукова не зашипел воздух, переходя в краткий всхлип, за которым, в свою очередь, последовал первый звук его насмешливой фразы:

— Вы готовы, милейший? Тогда позвольте вопросец — орел или решка?

Пять палочек повалил шар, выпавший из хрустального глобуса… На кону было пятьсот тысяч таньга, и оставалось лишь угадать, какой стороной ляжет брошенная монета.

Найденов смотрел на Топорукова. Цветозона была тяжелого свинцового тона. В центре свинец сгущался до угольной черноты. Зона турбулентности казалась непропорционально узкой. Только по верхнему краю тянулась полосочка густого сиреневого цвета. Было похоже, что этот человек никогда ни в чем не сомневается.

Орел или решка?

«Решка! — хотел сказать он. — Решка?.. Разумеется, решка!..»