Глава 4

Наутро, отправляясь за водой, Ахмет повесил на плечо «ижака». Смешно было себе в этом признаваться, но сегодня проходить мимо «женсовета» без ружья ему что-то не хотелось. «Женсоветом» именовалась толпа старого (и не очень) бабья, подолгу не расходящаяся от проруби, набравши фляги. Как любая толпа, не загнанная в рамки чьей-нибудь твердой волей, эта кучка баб по давней советской традиции пыталась выстраивать любого, ходившего за водой на «их» прорубь. Ахмет с Самого Начала с брезгливым восхищением наблюдал за их шакальей повадкой. В первые недели, когда все было смутно и неясно, бабы вели себя тише воды, выбираясь на улицу, неслышными тенями жались к домам. Зато сейчас… Они очень технично сводили счеты с каждым, умудрившимся перейти им дорогу. Столкнувшись с кем-либо один на один или без подавляющего преимущества, они не заходили дальше визгливого мата и шипенья в спину. Но, собравшись на водопое, они представляли собой, как ни смешно, силу и меньше чем за неделю зашугивали до хожденья по струнке любого строптивца. Или строптивицу – но такой случай был только раз, в начале зимы, Ахмету привелось стать свидетелем. Бабы избили и столкнули в прорубь какую-то молодую девку. Чем она провинилась – Ахмет не понял, задумавшись в медленно ползущей очереди, обратил внимание только тогда, когда в общем-то привычный гвалт взмыл до совершенно обезьяньих нот. Очередь рассыпалась; впереди, у самой проруби, слышались часто падающие удары, перемежающиеся воем боли и яростными воплями десятка общественниц. Тяжко всплеснуло. …Бачок, поди, столкнули, дуры. Теперь полный не вытащить, судя по всплеску – литров на сорок, наполовину как минимум слить надо. Вот хуй я позволю снова набирать – пусть по новой в очередь… Вдруг стоявший впереди Ахмета дедок в драповом пальто резко стартанул и с криком: «Вы шшо, дуры, творитя?!» – ввинтился в толпу у проруби. На несколько мгновений коридор, пробитый в толпе дедком, приоткрыл мокрый вал намерзшего вокруг майны льда. Над черной парящей водой мелькнули мокрая голова и кусочек синей куртки и снова пропали, заслоненные драповой спиной дедка. …Еп! Да они эту девку топят, которая впереди шла! Во сучары охуевшие! – уже на бегу думал Ахмет, выбирая наиболее выгодную траекторию. Его тело быстрее мозга просекло ситуацию и на пути к проруби приземлило с полдесятка потенциальных противников – кого бортанув похоккейному, а кого и локтем в рыло. Все правильно – тыл должен быть зачищен, сейчас ведь к воде наклоняться. Впрочем, особо наклоняться не пришлось – дедок успел наполовину вытащить девку, и Ахмет лишь довершил начатое, мощным рывком за брючной ремень выдернув ее из воды. На глаза попалась девкина белая пластиковая канистра. Ахмет сунул ее владелице в синие руки и велел, перекрикивая злобный ор общественниц, бежать домой:

– Всю дорогу бежать, поняла? Давай, давай отсюда, пошла.

Та ничего не соображала: зрачки на полглаза, зеленые сопли до подбородка, волосы уже прихватило к ушам. Мокрый дедок подхватил свое пустое ведро и взял парящую девку под руку.

– Пойду от греха, и эту вон доведу. Бежать – куда ей бежать? Вона как отходили. Ты бы тоже шел, сынок.

– Ниче, воды еще не набрал. Вы давайте ведите ее, простынет к ебеням.

Проводив взглядом ковыляющую к берегу парочку, Ахмет наконец посмотрел в сторону активисток, старательно добивающихся его внимания. Те были взбешены – это что еще такое! Мало того, что кто-то посмел вмешаться в установление ими порядка, так он еще и РУКУ ПОДНЯЛ! На ЖЕНЩИНУ! Да еще, можно сказать, на ИХ территории! Вон, только гляньте: у Галины Алексеевны зуб выбит, это ж надо! А Зина-то – до сих пор встать не может, как он ее толкнул! И главное, кто посмел?! Какое-то говно! Сопляк! Ебаная чурка из углового, морда нерусская, у него, люди говорят, целая комната краденой тушенки в квартире! Вот сидел бы и жрал свою тушенку, лезет он тут еще!

Ахмет стоял, развернувшись на них всем корпусом, молча глядя в побелевшие зрачки на румяных мордах, старательно удерживая грозно-спокойную маску. Актив – чуть больше десятка баб, где-то около полтинника и старше, – собрался в компактную группу, отделившись от рассыпавшейся и заинтересованно наблюдавшей очереди. Орать-то орали, но лезть со своими палками не спешили. …Так, хорошо. Стоите – ну и стойте, целее будете. Сейчас обязательно надо подчеркнуто спокойно набрать воды и достойно удалиться. Бля, хорошо, с собой ниче нету – а то привалил бы одну-другую. У-у, какие хари – блевать охота. Присел с черпаком у проруби. Когда перевалило за две трети, от кучки актива отделилась жирная, как тумба, баба с поднятой палкой – видимо, разогрела себя криком до потери чувства реальности. Повернулся к ней вполоборота и даже не заорал, а как-то зашипел:

– С-стоять, с-сука! Ножа захотела?

Баба опомнилась, тормознула, единый организм своры втянул ее обратно. …Молодца тетя, умная. Ножа-то у меня нет, пришлось бы тебя под лед засовывать, прорубь поганить. А почему, кстати, у тебя за валенком нет ножа? Чтоб больше ни шагу, и дома тоже… Пристегивая флягу к санкам, Ахмет с удивлением прислушивался к их воплям, недоумевая – как же человеческий организм выдерживает эдакую нагрузку? Ведь орут непрерывно, горла не жалеют – и хоть бы одна охрипла. …Че, падлы, обломилось вам развлечение? А то совсем уже охуели, твари. Проходя по тропке на берег, с удовлетворением отметил приглушенные, чтобы не донеслось до «общественниц», одобрительные реплики из очереди.

С того дня походы на водопой стали исключительно мужской работой – выпускать жену на лед он больше не решался. Эти почти ежедневные походы через неделю стали даже доставлять ему несколько извращенное удовольствие, отчасти напоминавшее флейм в форумах до Этого: ему всегда доставляло удовольствие вывести из себя злого или глупого. Вот с этой толпой, хоть и обновивший за зиму свой состав, ему сегодня без ружья видеться не хотелось: характер злобы сильно поменялся за зиму. Если осенью всем хватало жратвы, то сейчас многие плотно сосали лапу, а голод делает любого человека решительным и беспощадным. Ахмет прикидывал: коли тогда, в ноябре, он умудрился бы упасть – возможно, что насмерть бы его не забили. Скорее всего, конечно, забили бы – но шанс оставался. Тогда люди по большому счету собачились от страха, алчности и из-за понтов; сейчас же, когда у каждого на глазах кого-то убили или кто-то рядом умер от голода – шутки кончились. …А я вчера привалил человек пять – семь, может, даже больше. Раненых где-то десятка полтора, по нынешним временам – считай, тоже покойники. На мою прорубь ходит человек пятьсот минимум, это в среднем по два на семью, тысяча. Да, вероятность хоть и невелика, но и не совсем чтоб смешная. Если я вчера выпустил мозги сыночку хоть одной из них – без стрельбы хуй обойдется. Автомат, что ли, взять… Не. Автомат – не время, не хуй светить. Бля, да че я за чмо – на баб с автоматом, вот тоже придумал. Ружье и то лишка, скорее всего.

Лишка не оказалось. Подходя к берегу, Ахмет издали заметил черневшую на прибрежном бугре группу старых знакомых. …Больше десяти, меньше пятнадцати. С собой шесть патронов. И хуй поймешь, то ли «целых», то ли «всего»… Несмотря на тяжесть ружья, приятно оттягивавшего плечо, в животе заметался холодный сквознячок, ноги как-то сами незаметно сбавили ход. В голове вкрадчиво зазвучали логичные такие увещевания: патронов-то недобор! надо вернуться, взять побольше или лучше даже вообще автомат. Ахмета обожгло стыдом и яростью. …А еще лучше – дома остаться и за водой сходить как-нибудь потом… Сука, да че это со мной?! Да хуй им в горло! Бояться будут – они! Сыночка завалил?! Да щас, на хуй, всех вас перехерачу!!! И с сыночками, и с внучочками! Лезете – так потом не плачьте! Взбесившись до какого-то радостного состояния, Ахмет бодро зашагал к берегу. Как только его шаг переменился, толпа задвигалась, словно получив какой-то долгожданный сигнал. Сначала от толпы отделилось две фигуры, затем какие-то перемещения туда-обратно, потом к первым двум прибавилась большая часть. Э, да они с тропки отходят! А раньше на самой тропе стояли, где не обойдешь! Наверно, ружье заметили, – решил он тогда. (Впоследствии, гоняя в памяти это утро, Ахмет четко видел, как толпа сломалась в тот самый момент, когда его подлючий страшок чудесным образом переплавился в веселую ярость. Если б не сломалась – стояла бы неподвижно, ожидая, когда ты сам подойдешь.) Сто метров. Пятьдесят. Размашисто шагая по тропе, на всякий случай убрал с лица улыбку. Одна стояла буквально в двух шагах от саночной колеи. По виду было ясно – статистика иногда ошибается: кто-то у нее вчера домой не вернулся. Когда Ахмет приблизился на десять – восемь метров, от толпы отделились три бабы и затащили стоящую в задние ряды. Проходя, Ахмет на секунду повернул к ним каменное лицо. Молчат. …Ну и хрен с вами. Набрал воды, пошел обратно. Кучка уменьшилась, трое-четверо ушли – увели ту, чей сын или муж вчера нарвался. Поравнявшись, остановился.

– Чего тут ждем, гражданки? Если кому требуха внутрях мешается – только скажите. Враз поправлю. Можно прям здесь, могу на дому принять.

– Что ж ты, убивец проклятый, с людями-то делаешь, нерусская твоя морда…

Голос невысокой крепкой женщины в зеленом китайском пуховике прозвучал ошеломляюще нормально, едва ли не задумчиво. В нем не чувствовалось той самозабвенной кликушеской истошности, это даже был, можно сказать, вопрос. Ну, раз вопрос – че ж не ответить. …Лет полста пять, около этого. Они ее, по-моему, Таней погоняют. Почти в матери годится. Ахмет постарался попасть в предложенный тон:

– С какими людями, мать? Ты про тех, которые вчера убивать меня приходили?