– Так сразу и убивать. Откуда ты знаешь, ты что – мысли читать умеешь? А ты сразу бомбами своими – да по людям. Или это по-вашему, по-нерусски нормально считается?

– Ты, мать, не завирайся. И ты знаешь, и я знаю, зачем толпой приходят и решетки с окон срывают; тут никаких мыслей не надо. Так что зверем меня не выставляй, я в своем праве. Просто хлеба моего кому-то больно уж хочется, нет?

– Ну а как ты думал. Все же знают – ты там награбил и сидишь обжираешься с бабой своей. А люди-то голодают, им детей кормить нечем.

Из толпы послышались одобрительные выкрики, но – на два тона ниже обычной нормы. Спокойная манера говорившей как-то воздействовала на женсовет – даже самые неудержимые хабалки ограничивались парой слов и, высказавшись – чудеса, бля, – смирно замолкали.

– И че? Дальше-то? Ко мне все это отношение какое имеет?

– Сам думай. Не по-людски это – один жрет в три горла, а другие рядом с голоду мрут. Людям все это не нравится, ты ж не один живешь.

– Ну и к чему ты мне, мать, все это рассказываешь? Чево тебе-то от меня? Типа «делиться надо»? Залупу на ацетоне. Еще полезете – отвечу. Только так отвечу, что ни один не уйдет. «Не нравится», смотри-ка. Так и передай: кому жить невмоготу – идите к нерусской морде, сразу все понравится.

– Мне от тебя ниче не надо. Мы тебе сказали, а ты думай сам. Вокруг тебя такие же люди. Пошли, девочки.

Ахмет, опустив задницу на свою санную фляжку, разочарованно провожал взглядом удаляющуюся группу «девочек». …История… как там, «повторяется в виде фарса»… Вот че она мне тут набредила? К чему? Ждали, чтоб прихерачить, это стопудово. Увидели ружье – и переобулись. Ну, переобулись – так можно же безо всяких телодвижений постоять, поорать на меня – все какое-никакое, а развлечение. Как они, кстати, всегда и поступали. А тут смотри-ка – ни визгов, ни воплей, «думай сам», «мы тебе сказали»… Не быдло прям, а братва на стрелке… Все же сука эта подозрительная какая-то, и эти пиздоголовые вон как ее слушаются – ни одна не перебила… Не с ее ли подачи вся эта вчерашняя хуета? А че, почему нет-то… До него не доходило, что бабе смысл сказанного не важен – главное, как ты говоришь, как смотришь, – короче, всякий бихевиоризм и прочий «язык тела»; некоторые даже приплетают сюда всякие биополя и «энергии». Все, что поставило его в тупик и заставило искать в носу изумруды, объяснялось до мычания просто, почему, собственно, и не рассматривалось в качестве гипотезы: эта самая Таня, будучи, видимо, поумнее своих товарок, заблаговременно прогнала в голове вариант поведения на тот случай, коли все пойдет наперекосяк. Ничего, конечно же, за ее многозначительно сказанными угрозами не стояло: самый обычный финт ушами, прикрывающий отход; и если бы он был еще немного постарше или поумнее, то не парился бы понапрасну. Однако мужское сознание, превыше всего ставящее смысл, легко запутать словами. Ахмет поплелся по узкой колее, погрузившись в мрачные раздумья. Ему уже мерещились заговоры против него, вовлекшие в круг участников все окрестные кварталы, на полном серьезе рассматривал перспективы отражения будущего штурма, – словом, паранойя разыгралась не на шутку.

Поворачивая к себе во двор, он резко ощутил чужое присутствие и поднял наконец придавленный думками взгляд. …Й-йеб! Все. Пиздец… Ноги мгновенно подкосились, и он едва не ткнулся носом в сугроб. Впрочем, удержался и даже замаскировал слабость под запинку обо что-то: помирать, так стоя, – сбросить с плеча ружье он не успевал по-любому. У его подъезда стояли четверо здоровых лбов в ментовской камуфле. Стволы, все четыре, смотрели, как всегда кажется взятому на мушку, точно в Ахметов потный лоб.

– Эй, воин ислама, ружьянку-то брось, нах! Возьми за ремень и медленно брось во-он туда, понял? А если, бля, дурить… Короче, бля, не дури лучше.

Ахмет послушно исполнил все требуемые манипуляции, исходя по́том облегчения – он узнал голос. Это был Дениска Пасхин, ходивший, по слухам, под так называемой администрацией; они когда-то где-то пересекались за выпивкой. Ахмет не помнил точно, где и как, помнил только, что не враждебно. …Блин, кажется, не заметили, что я чуть не обосрался. Эт че нашему шерифу от меня понадобилось? За проученных погромщиков пожурить решили? Ну-ну…

– Дениска, бенладен ты хренов, ты че тут население терроризируешь? Ты нас, наоборот, защищать должон, слезки нам вытирать…

Вояки, почуяв, что войны вроде как не намечается, чуть приопустили стволы.

– Блин, Зяныч, ты, что ли? Ты че тут?

Ахмет поднял веревку санок, подцепил ремень «ижака» и двинулся к подъезду, весело ворча на ходу:

– Ептыть, нет. Не видишь, что ли, – Майкл Джексон. Здорово, Дениска! Привет, мужики! «Че тут?» Живу я тут. А ты думал, у меня юрта, что ли? «Воин ислама», «брось пушку»… Ну, заходите, што ли. Хули на дворе стоять. О, давай помогай, кстати, воду тащить. Хоть какая с тебя польза будет…

– Да я откуда знал, что это ты! Тебя не узнать, зарос, как Хаттабыч. Мне Сам сказал разобраться сходить, вот я и пришел. А «воин» этот с Чечни привязался… Значит, это ты у нас тут. Заходите, говоришь? Ладно, пошли, мужики.

Воинство, гремя железом, запрудило ставшую маленькой ахметовскую прихожую, пропустив едва протиснувшихся Ахмета с Пасхиным, тащивших флягу.

– Э, пацаны, вы че, в землянке, что ли? Куда в обуви-то? Жена! Гости у нас. Накрой нам че-нибудь, только грей в комнате.