– Давно живешь? Как отзываешься?

– Урал. Двадцать четыре будет скоро.

– Ярар, малай, ярар… – Совершенно искренне и тепло улыбаясь, Ахмет закруглил разговор и уже приветливо здоровался с курившими за решеткой пулеметчиками.

У пацана на лице явственно проступило облегчение, но выражение лица неуловимо изменилось – легкость сменилась тенью раздражения; продолжая принимать и складывать волыны, пацан уже не улыбался и даже не рассматривал с былым вниманием стволы посетителей. А посмотреть сегодня было на что: среди заурядных ружей и волын встречались и довольно редкие для Тридцатки штуки: сегодня аж винторез хаслинские сдали – раритетнейшая штука, в Тридцатке таких ни у кого нет. «Лось» вон лежит, тоже девятимиллиметровый. Интересно, где его хозяин берет патроны… Или вот гладкоствол, «пукалка», как сейчас говорят, но какая лапка – Бенелли, итальянка. Не ружье, а произведение искусства. Когда-то за такую красоту можно было хоть три, хоть пять новых волын взять, а сейчас за задроченный укорот сколько пукалок попросят – десять, пятнадцать? И то вряд ли. Кому сейчас гладкоствол нужен, совсем безоружному разве что.

Хотя торговля припасом для ружей шла бойко – гладкоствол по-прежнему являлся основным видом вооружения малых семей и одиночек. В оружейном углу базара всегда толпился народ, порох, гильзы, капсюли хватали почем зря. Ахмет медленно брел в толпе, время от времени находя взглядом жену. Та зарылась в ворох тряпок, судя по всему, надолго. …Так, Серый бабу пасет, не отвлекается. Займемся-ка покамест бурением. Еще кружок, и в чайную. Ахмет прошелся по продуктовому ряду, часто останавливаясь и понемногу беседуя с каждым продавцом. Новостей не было, цены стояли как вкопанные. Две лепешки хлеба по-прежнему стоили пятерку, килограмм свинины – полрожка, чебак – по три пятерки за пятикилограммовый пакет. Ничего не появилось, ничего не пропало. На табачном лотке царила идиллия – «Прима» шла по пять пятерок за пачку, «Мальборо» по пятнадцать. За пол-литровую банку трубочного просили по два рожка – и в рассыпуху не продавали. Нету денег – привяжи к жопе веник. Или покупай трубочную смесь по десять пятерок за стакан – хрен знает из чего набодяженную. Ахмет с удовольствием наблюдал, как торговцы с первой же продажи бежали к табачному прилавку. …Эх, правильно я в свое время угадал, слава Аллаху… Как началось Все Это, курить-то никто не бросил, наоборот, закурили даже борцы за здоровье. Ахмет достал из-за разгрузки рожок, выщелкнул пятерку:

– Олег Петрович, насыпь трубочного.

Старик не был в курсе, что весь табак, проходящий через обе точки его хозяина, принадлежит Ахмету, но всегда был приветлив и даже совершал для него мелкие нарушения. Как сейчас, к примеру, – достал из-под прилавка мешок и бросил пару крупных щепотей в подставленный кисет.

– Держи, Ахмет. Как здоровье, семья?

– Да ниче, спасибо, Олег Петрович. Как вы, здоровы, я вижу?

– Да, все скриплю, никак Господь не приберет.

– Все в руках Его, Олег Петрович.

– Это точно, точно… – Ритуальная часть базара закончилась, пора приступать к съему новостей.

– Что слышно, Олег Петрович?

– Да как тебе сказать – вроде и нет новостей особых. Так, по мелочи – тушняк пошел в другой тубе, заметил? Тот, с «Родины»-то, что базарные сами торговали, – похоже, кончился. Пришла партия туб с «Ударника» – знаешь, где это?

– Троицкий комбинат? Дак его же хозяйки с Самого Начала взорвали, оба ствола, говорят, до самого низу завалены?

– А какие не взорвали? Все ж завалены были. Значит, и его отрыли. И с чего ты взял, что донизу было завалено? Кто это знать может?

– Да говорят люди.

– Перестань. Не поверю я никогда, чтоб хозяева хоть что-то по-человечески сделали.

– Согласен, Олег Петрович. Ну и как новый тушняк, пробовали уже?

– Конечно. С моими доходами только тушняком по шесть пятерок и питаться. Но кто брал – говорят, ничего. Черного сала немного, от силы ложку с банки выкидывать. Значит, меньше восьми-семи лет с закладки, перед Самым Началом, видать, заложили.