— У нас есть тысяча разных авторов, но у нас есть лишь один поэт: Вольтер. Если он не верит в Бога, как говорят, очень жаль. Но это не мешает ему быть великим человеком.
Но, поднимаясь по ступеням карьеры, Вольтер постепенно начал обращаться к маркизе все более фамильярно, отвечая на ее вопросы полушутя-полуснисходительно. Поначалу маркиза списывала это на разницу в возрасте, составлявшую почти тридцать лет. Так язвительно, мол, вполне может разговаривать отец с дочерью. Настоящее же похолодание в их отношениях наступило после того, как Вольтер написал о ней несколько достаточно бестактных строк. Этим он, как говорится, подпилил сук, на котором сидел, и одновременно плюнул в известный колодец, совершенно забыв, почивая на лаврах, о насущной необходимости «воды напиться». В одном из стихотворений он написал, что король «летит в ее объятья, позабыв про победу», а потом добавил, что «награда за труды его лишь в ее сердце ждет». Как подобное следовало понимать? От этих строк король и его семья пришли в неописуемую ярость. Что себе позволяет этот бумагомаратель? Уж не думает ли он, что прилично ставить на одну доску победы короля во Фландрии и покорение его собственной особы фавориткой? Атмосфера в Версале накалилась до такой степени, что вольнодумцу пришлось убираться подобру-поздорову.
Вольтер уехал в Люневилль, где прожил весь 1748 год и половину 1749 года при дворе Станислава Лещинского, бывшего польского короля и отца королевы Франции, доживавшего свой век в Лотарингии почти без всякой власти.
Оказавшись отлученным от французского двора, Вольтер, как ни странно, обвинил во всем свою недавнюю благодетельницу. Не умея скрывать свои эмоции и всегда готовый сорваться в какую-нибудь крайность, он написал про маркизу, что она «создана для гарема, как для оперы», и что «любовь готовой ко всему рукой подложила ее под одеяло монарха». Это уже была последняя капля. После этого маркиза не разговаривала с ним несколько лет, но даже в эти годы Вольтер продолжал получать пенсию, что свидетельствует о ее великодушии по отношению к людям, которые когда-то были ей дороги.
После этого положение Вольтера во Франции стало совсем тяжелым: повсюду, при дворе и в театре, торжествовали его враги. А прусский король Фридрих II все настойчивее и настойчивее звал его к себе. И в июне 1750 года Вольтер покинул родину, не подозревая, что вернуться сможет лишь за три месяца до смерти. Свое решение поехать к Фридриху Вольтер объяснил следующим образом:
«Обыкновенно мы, писатели, хвалим королей, а этот сам расхваливал меня с головы до ног в то время, как разные негодяи позорили меня на весь Париж по меньшей мере раз в неделю. Как было устоять против победоносного короля, поэта, музыканта и философа, который делал вид, что любит меня? Мне показалось, что я тоже люблю его».
После отъезда Вольтера маркиза де Помпадур облегченно вздохнула. Ее бывшего фаворита при дворе не любили, и это ее покровительство лишь создавало ей дополнительные проблемы. А проблем у нее и так было предостаточно.
Их отношения наладятся лишь через десять лет, но никогда уже не будут такими, как прежде. В 1760 году Вольтер посвятит маркизе де Помпадур «Танкреда» — одно из самых знаменитых своих произведений — и признает, что многим был ей обязан.
Другим старым другом маркизы был драматург-неудачник Проспер-Жолио де Кребийон. Старик влачил весьма жалкое существование, и маркиза пришла к нему на помощь, выбив для него должность библиотекаря и приличную пенсию.
А еще она поручила ему заниматься воспитанием своей дочери Александрины, сопроводив это следующими словами:
— Я не хочу, чтобы она казалась слишком умной. Мольер говорит, что женщины созданы, чтобы шить и прясть. С этим я тоже не могу согласиться, но считаю, что умный вид и поведение всезнайки просто нелепы.
Кроме того, маркиза договорилась об издании собрания сочинений де Кребийона и добилась постановки его достаточно посредственной пьесы «Катилина» в «Комеди Франсэз», чем, кстати сказать, вызвала страшное недовольство ревнивого Вольтера, не без оснований считавшего себя более сильным сочинителем, чем его конкурент де Кребийон.
Помогла маркиза де Помпадур и знаменитому впоследствии философу Жану-Жаку Руссо, который по молодости перебивался сочинением пьес. Она вывела его ко двору, и если он не был представлен лично королю и не получал государственной пенсии, то за это он должен был корить лишь себя самого и свои свободолюбивые взгляды.
Впрочем, Руссо маркиза не любила. В одном из писем она писала о нем:
«Руссо немного сумасшедший, несмотря на все свои заслуги. Он пишет так странно и так вызывающе, что у меня возникает не очень хорошее мнение о его голове. Он старается быть экстравагантным, угрюмым и грубым, как другие стараются показаться приятными, веселыми и любезными. Этот автор не для меня: он слишком зажат, злобен, кусач и полемичен. Словом, он мне не нравится».
Не оставила в беде маркиза и знаменитого ученого-естествоиспытателя Жоржа Леклерка де Бюффона, который утверждал, что «человек один уничтожает живых существ больше, нежели пожирают их все плотоядные животные, вместе взятые», а также, что у животных тоже есть душа, из-за чего у него возникли серьезные проблемы с иезуитами. Писателя Жана-Франсуа Мармонтеля она высвободила из Бастилии, куда он попал за сатиру в адрес герцога д’Омона, и сделала академиком. Многим обязан ей был и философ Шарль-Луи де Монтескье, очень чувствительно переживавший критические публикации о себе и своих работах.
Перечень подобных примеров можно было бы продолжить и дальше, но все же наиболее ярко подвижническая деятельность маркизы де Помпадур выразилась в ее отношениях с так называемыми энциклопедистами Дени Дидро, Жаном д"Аламбером и другими.
Знакомство маркизы с Дени Дидро, главным создателем знаменитой французской «Энциклопедии», произошло при следующих обстоятельствах. Дидро смело можно было отнести к первым представителям типичной литературной богемы. Чем он жил в течение многих лет никому не известно. Когда получалось, он давал какие-то частные уроки, но доход от них был нестабильным и весьма скудным. Время от времени он делал переводы для различных издательств и даже писал проповеди и пастырские послания. Потребности Дидро были невелики: одевался он плохо и небрежно, годами носил один и тот же серый сюртук и черные шерстяные чулки, обедал за пять су, жил, где придется, а когда собственной крыши над головой не находилось, ночевал у друзей, которых у него было великое множество. В конце 1743 года он женился, но его брак явно не вошел в число счастливых…
Короче говоря, как и у любого нормального представителя литературной богемы, работы у Дидро было много, а денег — мало. Зато он чувствовал себя совершенно свободным: делал, что вздумается, часами играл в шахматы, гулял по паркам, подолгу беседовал на улице с какими-нибудь незнакомыми людьми, у которых, как он сам утверждал, всегда чему-нибудь да научишься.
В 1745 году в Париж приехали англичанин Мильс и немец Селлиус, чтобы предложить французскому издателю Ле Бретону перевести и издать во Франции «Энциклопедию» Чемберса, имевшую в Англии блестящий успех и за пятнадцать лет выдержавшую несколько переизданий. Работа по переводу была предложена Дидро. Он хорошо знал язык, и к тому же Ле Бретон прекрасно понимал, что тот может довольствоваться малым, и сотня в месяц его вполне бы удовлетворила. Забегая вперед, отметим, что за всю работу Дидро в конце концов получит 60 000 ливров, а сам Ле Бретон и два его компаньона заработают на издании «Энциклопедии» Чемберса по миллиону каждый.