– Придётся садиться. Не гореть же заживо, а так хоть шанс есть.

– Куда садиться, Петрович? К немцам?!

– А ты что предлагаешь, майор? Героически разбиться?

– Да ты что, Сивцев, я же тебя… – Медынцев потянулся рукой под пиджак, но на пилота это не произвело никакого впечатления.

– Ну давай, кончай нас с Серёгой прямо здесь. А потом сам садись за штурвал и тяни до фронтовой полосы.

– Петрович, ты пойми, никак нельзя, чтобы наш пассажир попал в руки к немцам. Да и я лучше застрелюсь, чем окажусь в плену.

– Мы же не собираемся садиться на аэродром. Или ты думал, я просто мечтаю в немецком плену оказаться?

– А куда же тогда?

– Куда-куда… На лес, поле, что попадётся. И молиться, чтобы при посадке самолёт не развалился и не вспыхнул. У нас же там ещё горючки два полных бака. А может ещё и в полёте рвануть.

– Я извиняюсь…

Все трое обернулись в мою сторону.

– Извиняюсь, что вмешиваюсь, но, может, у вас имеются парашюты?

– Откуда?! – с ноткой пробивавшегося отчаяния выдохнул Сивцев. – Не предусмотрены, хоть я и говорил начальству, что не помешали бы. Понадеялись на надёжность американской конструкции, вот вам и пожалуйста, – снова повторил он свою присказку.

Пилот повернул голову влево, прижав нос к стеклу.

– Горит, собака, и высота резко падает. По-любому придётся садиться. Майор, займите с пассажиром места. И пристегнитесь ремнями, посадка будет жёсткой.

В том, что посадка и впрямь будет жёсткой, я убедился спустя несколько минут, когда Douglas DC-3 с оглушительным треском проломился сквозь лес, оставляя за собой широкую просеку. Крыло с горящим двигателем отлетело сразу, словно только и ждало этого момента. Сквозь приоткрытые веки я видел, как Медынцев беззвучно разевает рот, по губам читая, что он отчаянно матерится. Я же про себя молился всем богам, от Христа до Будды. Кто-то из них, видно, мои мольбы услышал, потому что, когда самолёт наконец остановил своё страшное движение, мы с Медынцевым были не только живы, но и вполне неплохо себя чувствовали, если не считать побелевшего от пережитого ужаса лица куратора.

Сразу стало как-то неожиданно тихо, только спереди доносился сдавленный стон. Мы с Медынцевым синхронно освободились от брезентовых ремней и по наклонённому влево полу коридора, цепляясь руками за всё, что попало, двинулись к кабине пилотов, принявшей на себя самый страшный удар.

Стонал Сивцев. Он был жив, но его правая нога, судя по её загадочному изгибу, была сломана ниже колена. А вот второй член экипажа, которого до этого я толком и не видел, был мёртв, насколько вообще можно быть мёртвым, когда, предварительно пробив лобовое стекло кабины, в твой глаз входит сухой сук и выходит из затылка.

– Нет больше Серёги, – выдал очевидное Сивцев в перерыве между стонами.

– Похороним, – деловито ответил Медынцев. – Петрович, давай сначала тобой займёмся, вернее, твоей ногой. Товарищ Сорокин, помоги вытащить командира, там, похоже, ногу ему малость зажало.