Книги

Мальчик, который нарисовал Освенцим

22
18
20
22
24
26
28
30

Мы все спрашивали себя:

– Неужели люди, которые вскоре будут радоваться этой добыче, не понимают, как ее заполучили?

Многие продукты, которые новоприбывшим все же разрешалось взять с собой, уже успевали покрыться плесенью, сгнить или считались потенциально ядовитыми. Такое отправлялось не в Германию, а прямиком на лагерную кухню, где все, что было изъято у новых узников, включая иностранные сладости, муку, хлеб и сухофрукты, называли «Канадой», вероятно, из-за того, что в сознании европейцев эта страна ассоциировалась с богатством и изобилием.

«Канадский» суп вносил долгожданное разнообразие в наше питание. Этот хлебный суп в зависимости от остальных ингредиентов: кусочков фруктов, пирожных, бутербродов, газет, а зачастую кожи и гвоздей, был либо сладким, либо горьким.

Точно так же богатое имущество новых узников открывало новые возможности для тех, кто работал в так называемой «команде Канада».

В процессе сортировки они могли что-нибудь «организовать». Прийти на работу в «Канаду» в старых лагерных сапогах, а уйти в добротных кожаных ботинках было обычным делом. Как и обматывать простыни вокруг талии, прятать золотые часы в заднем проходе, проносить украшения в ноздрях или закладывать под шапки иностранные банкноты.

Такие заключенные вскоре превратились в финансистов, которых уважали все мелкие торговцы. В лагере товары передавались другим людям, которые получали за это свою долю. А они, в свою очередь, обменивали их на алкоголь, масло и сигареты у гражданских работников.

На три сигареты – валюту европейского черного рынка, можно было купить дневную порцию хлеба (350 гр). За масло можно было заручиться поддержкой капо, бригадиров или старших по бараку, а бренди, товар, пользующийся огромным спросом, но трудный для контрабанды, шел в ход, когда нужно было подкупить высокопоставленных сотрудников лагеря или охранников из СС.

Каждый день по возвращении с работ одного из пятидесяти узников тщательно обыскивали, а остальные в это время испуганно огладывали себя в поисках подозрительных выпуклостей, которые могут привлечь внимание. Пойманных на контрабанде сильно избивали, а потом заставляли остаток вечера стоять в двухметровом промежутке между двумя гудящими от напряжения заборами из колючей проволоки.

Вслед за школой каменщиков я перебрался в блок 13а. Все ученики, в основном евреи из Венгрии в возрасте от 14 до 16 лет, были новенькими. Совсем как Малыш Курт, которого давно уже не было с нами, они цеплялись за безоблачное детство и не обращали внимания на царившую вокруг жестокость. Наблюдать за этими спокойными и уравновешенными ребятами было одно удовольствие; мы смотрели на них, и на душе становилось легче.

Некоторые из них получили сионистское образование и развлекали нас песнями о первопроходцах в Палестине, которые храбро сражались за еврейскую родину. Сентиментальные напевы воскрешали в памяти заключенных-ветеранов давно забытый идеал.

«Спи спокойно, долина Израилева[62], – затягивали чистые юные голоса, тонущие без поддержки в пыльном бараке, заставленном койками с соломенными матрасами. – Спи спокойно, прекрасная долина, мы тебя храним…»

Была еще компания цыган, не терявших веселого расположения духа главным образом потому, что время от времени оно приносило им лишнюю миску супа. Ромы, обладатели прекрасного чувства ритма, вечерами собирались на Birkenweg, лагерной прогулочной зоне, огороженной тройным забором из колючей проволоки. Там они пели и танцевали, чтобы напомнить нам о давно ушедших днях. У меня всегда находилось время их послушать. Я оставил тщетные попытки выпрашивать еду и перестал искать общества исключительно тех узников, которые могли мне что-то дать. Теперь мне хотелось познакомиться со всеми, понаблюдать за разнообразием обычаев людей из других культур и попробовать их понять.

Стоя под душем, мы рассматривали шрамы, которыми была усеяна наша дряблая кожа. Следы от фурункулов, нарывов, кожных заболеваний, а порой и от ударов плетью. Каждый тип шрамов обладал характерным местом расположения, формой, размером и цветом. Отметины были у каждого.

Зимой 1943 нарывы и гнойники, вызванные проклятием недоедания, вызвали огромное количество проблем. Эпидемия охватила тела с головы до ног. Теперь они локализовались преимущественно на ногах. Но если мы надавливали пальцем на голени, то на них оставались впалые следы, означавшие, что у нас ко всему прочему была еще и водянка. Мы превратились в живые губки.

– Эти отеки возникают из-за того, что вы пьете слишком много гнилой проточной воды, – объяснили ветераны. – Во время сна ноги должны быть выше головы, иначе отеки поднимутся к сердцу. Хватит пить, а то лопните, как воздушные шарики!

Веселого было мало. После воздуха вода оставалась единственным бесплатным ресурсом, потребление которого не ограничивалось скудными пайками. Без крана в уборной мы бы загнулись и увяли, как цветы.

Нагота во время душа обнажала красные, расчесанные тела новичков. Первое время они никак не могли привыкнуть к лагерным блохам и расчесывали себя до крови. У некоторых уже началась чесотка. Узники, ставшие жертвой этих крошечных паразитов, постоянно потели от непосильной работы и чаще всего были обречены.

Брюшной тиф, сыпной тиф и скарлатина забирали людей с пугающей частотой, не уступая первенства не менее смертельным диарее и дизентерии.

– Это все немытые овощи, – утверждали одни страдальцы.