Влияние христианства
Одновременно «бунт» Перпетуи соответствовал христианскому учению, которое являло собой одно из крайних проявлений некоего эмоционального сообщества, изначально имевшего неримское происхождение. По мере того как эта группа укреплялась, расширялась и все более точно определяла себя и свои ценности, ее представления о любви в конечном счете переворачивали представления языческого Рима. Церковь возвела целомудрие — определяемое уже не как верность одному супругу (как было прежде), а как полное безбрачие — на высший уровень, видя в нем лучший способ любить Бога. Супружеская любовь считалась более низкой, а любовь вне брака, согласно учению церкви, вообще не была любовью. Но церковь говорила не за всех, так что кое-кто (мы уже сталкивались с этим в случае с Элоизой и Абеляром и вновь обратимся к подобным примерам в главе 4), а возможно, и многие превозносили до небес любовь, не связанную с браком, даже несмотря на то что власти, поддерживающие официальную линию, устанавливали для нее ограничения.
Христиане рассматривают слова как Ветхого, так и Нового Завета в качестве призыва к действию. Вот некоторые из этих формулировок: «Плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1: 28), «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2: 24), «Почитай отца твоего и мать твою» (Исх. 20: 12). Однако, с другой стороны, в Евангелии от Луки (Лк 14: 25) мы встречаем такую фразу: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником».
Первым, кто примирил эти противоречивые правила, упорядочив их в рамках единой иерархии, был апостол Павел. В Первом послании к коринфянам (1 Кор.: 7), где излагается его основная доктрина, Павел высказывает желание, «чтобы все люди были, как и я», то есть неженатыми и безбрачными. Если это невозможно, то, адаптируя римское право своего времени, Павел формулирует, что «каждый мужчина должен иметь собственную жену, а каждая женщина — собственного мужа. Муж должен передать своей жене ее супружеские права, а также жена своему мужу» (1 Кор.: 2–3[102]). «Супружеские права» означали секс по первому требованию, но Павел упомянул одно исключение из этого правила: время, посвященное молитве. Наконец, Павел отговаривал супругов от развода: «А вступившим в брак не я повелеваю, а Господь: жене не разводиться с мужем… и мужу не оставлять жены
Таким образом, мы вновь встречаем множество обязательств и, кажется, речь совсем не идет о любви. Так и есть: в Послании к Ефесянам (5: 22 — 6: 4) любовь сама по себе выступает обязанностью, хотя она закреплена лишь за мужем, который в нуклеарной семье занял место Христа: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу… Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее». Таким образом, брак выступает отражением всего механизма спасения, в связи с чем неудивительно, что церковные соборы пытались взять на себя задачу регулирования матримониальной сферы. Послание к Ефесянам (хотя теперь считается, что оно было написано одним из учеников Павла, которого можно назвать псевдо-Павлом) считалось авторитетным документом, и каноническое право бесконечно разрабатывало положения, выдвинутые самим Павлом, псевдо-Павлом и отцами церкви. Поначалу, восхваляя собственное целомудрие, церковники рассматривали брак прежде всего как способ предотвратить грех прелюбодеяния. Но даже в этом случае они ограничивали супружеский секс запретами, призванными уменьшить его частоту и получаемое от него удовольствие. Периоды воздержания включали Великий пост, Рождественский пост, Пасху, воскресенья, а также время менструации и беременности. Секс считался законным только для продолжения рода, и чем меньше от него удовольствия, тем лучше, — именно поэтому нельзя было использовать необычные позы, предаваться ненужным ласкам или поцелуям, снимать одежду. Кроме того, восхвалялись целомудренные браки. В качестве примера можно привести двух образцовых влюбленных, описанных епископом VI века Григорием Турским: они состояли в браке в течение всей жизни, но никогда не вступали в сексуальную близость, хотя их взаимная любовь была настолько сильна, что после того, как их похоронили отдельно, их могилы чудесным образом соединились.
Поначалу большинство мирян и мирянок относились ко многим из этих запретов совершенно безразлично: брак был семейным делом, и церковь не имела к нему никакого отношения. Однако ситуация начала меняться по мере постепенного появления системы приходов и все более глубокого проникновения церковных учений в жизнь простых людей.
Тем временем менялась и сама церковь, постепенно восстанавливая ценность супружеской любви. Церковь все чаще настаивала на том, чтобы как жених, так и невеста давали публичное согласие на брак, что несколько подрывало родительский контроль, а некоторые духовные лица даже стали утверждать, что брак есть «таинство любви». Все это происходило в то же самое время, когда священнослужителям окончательно навязали безбрачие, в связи с чем целомудренная жизнь (как мы видели на примере св. Бернара) начала насыщаться эротическим зарядом. Проповеди Бернара, превозносившие святое целомудрие, отражали восхваления любви, приносимые многими мирянами (к ним мы обратимся в главе 4). К этому пьянящему вареву из эротических бесед, песен, литературы и, без сомнения, соответствующего поведения церковники добавили священные отношения супругов, провозгласив брак
Богослов Гуго Сен-Викторский (ум. в 1141 году), велеречивый сторонник этой точки зрения, считал, что Адам и Ева сразу же после своего сотворения стали брачной парой посредством «договора любви», установленного Богом с целью заселения Земли людьми. Этот договор не изменился и после грехопадения, хотя к благой цели брака — рождению детей — затем добавилась не столь добродетельная: брак стал уступкой плотской слабости. «Соединение плоти», в ином случае совершенно греховное, оказалось почетным в браке, хотя целомудренные браки все равно считались лучшим вариантом. Любовь мужа и жены в браке была «таинством и знаком той любви, посредством которой Бог соединяется с разумной душой… при помощи вливания благодати Его»[103].
Наряду с возвышенным взглядом на брак, появились и новые представления о Святом семействе и тех узах любви и заботы, которые его объединяли. Об этом можно судить, к примеру, по резьбе из слоновой кости XII века (см.
Сначала войдите в горницу пресвятой Марии и вместе с ней прочтите книги, которые пророчествуют о девственном рождении и пришествии Христа. Ожидайте там появления ангела… Затем со всей вашей преданностью сопровождайте мать, когда она направляется в Вифлеем. Приютитесь вместе с ней в укрытии, присутствуйте во время родов и помогайте ей, а когда младенца положат в ясли, произнесите слова ликующей радости[104].
Излагая этот сюжет дальше, Элред велит читателю присоединиться к Деве Марии в поисках юного Иисуса, потерявшегося в Иерусалиме (Лк 2: 48), разразиться слезами облегчения, когда он обнаружится, и т. д.
Подобное эмоциональное отождествление со сценами из земной жизни Христа привело к тому, что примерно столетие спустя св. Франциск Ассизский впервые разыграл сцену с яслями, о которой повествуется в Евангелиях от Матфея и Луки[105]. А это, в свою очередь, было частью более масштабных инсценировок в реальном времени всех главных событий Ветхого и Нового Заветов не только в пространстве храмов, но и в городах по праздничным дням, когда все люди могли выйти на улицы, чтобы посмотреть представление, провозгласить здравицы Святому семейству и высмеять гонителей Христа. В одной дошедшей из Германии народной драме семейный круг с участием Иосифа, предстающего в качестве самого любящего мужа и отца, получает такое воплощение:
Разумеется, одно дело — бросить взгляд на любящую семью Христа, и совсем другое — узнать, какой была настоящая средневековая семья: во втором случае мы, несомненно, обнаружим огромное разнообразие сценариев. Тем не менее не вызывает сомнений, что идеальные образы будут одновременно и отражением земных отношений, и моделью для них. Святость и неразрывность брачных уз, идея супружеского долга, предписание иметь детей, подразумевающее обязательства воспитывать их в почтении к родителям и быть хорошими христианами, — этим темам посвящались еженедельные проповеди в церкви, которые миряне обязаны были посещать по меньшей мере раз в год.
Действительно, в Послании к Ефесянам (6: 1–4) прямо сказано: «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе… И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем». А что должны были делать матери? Один из ранних образцов должного материнского поведения обнаруживается в биографии жившей на юге Франции дворянки Дуоды, чей младший сын Гильом находился на севере страны при дворе короля. Мальчик был взят в заложники после того, как его отец и муж Дуоды, граф Бернар Септиманский, один из самых влиятельных людей монархии Каролингов, поссорился с королем. «Я взволнована и исполнена желания совершить нечто для тебя», писала Дуода своему сыну. Это «нечто» было наставлением, наполненным молитвами, стихами и советами «для здоровья души твоей и тела». Мать также хотела напомнить Гильому о том, что ему следует делать ради нее[107]. Она опасалась за жизни всех членов семьи, но никогда не ставила под сомнение права или решения своего мужа: Гильому Дуода предписывала чтить отца своего сразу же вслед за Богом, то есть у нее были четкие приоритеты. Однако уже то, что Дуода взялась за составление руководства для сына, утверждает ее материнскую прерогативу указывать Гильому, как вести свою жизнь. В этом документе говорилось не только о любви матери к сыну, но и — причем в первую очередь — о его обязательствах перед ней. Патриархальный контроль мужа и отца над супругой и семьей от этого не уменьшался, однако наставление Дуоды сыну, как и ряд других примеров, демонстрирует, каким образом жены могли раздвигать границы отведенных им ролей, даже при их исполнении.
Наставления обычно писались мужчинами-священнослужителями, а не женщинами. Одним из практических руководств с житейскими советами был популярный труд Роберта де Брюнна (Мэннинга) «Наставление о грехах» (1303), где библейские и церковные учения использовались для изложения в очаровательных стихотворных куплетах на народном языке идеалов и нормативных социальных ожиданий, бытовавших в Англии того времени. В этом перечне нередко появляются семейная любовь и налагаемые ею обязательства. Родителям предписывалось любить своих детей и не порицать их за мелкие проступки, тогда как детям надлежало не пренебрегать дисциплиной, установленной родителями. А когда детям приходит время жениться, родители должны не стремиться к обогащению, а заботиться о том, чтобы их отпрыски вступали в брак по «непоколебимой любви»[108].
Родители действительно выигрывали от богатой партии, да и многие дети, вероятно, не возражали против этого. Тем не менее случались и исключения, как это явствует из истории Марджери Пейстон, жившей в Англии в XV веке. Ее семья дворянского происхождения обладала большими амбициями, дела ее шли в гору. Тем не менее Марджери тайно вышла замуж за судебного пристава, работавшего на ее семью, а когда об этом узнали родители, настаивала, что пошла на этот союз по своему согласию и «если эти слова не делают его юридически обязательным, она готова заключить его» прямо здесь и сейчас[109]. Брак Марджери оказался заключен по любви.
Однако во французском «Наставлении для хорошей жены» — руководстве, написанном неким мужчиной, предположительно, в конце XIV века, — места любви не находилось. Автор этого произведения, аттестующий себя в качестве преуспевающего пожилого парижского мужа, охотно дает наставления своей пятнадцатилетней невесте, но не столько, по его утверждению, для самого себя, сколько для того, чтобы она тем самым «могла лучше служить другому мужу»[110]. Подобно Ксенофонту в диалоге о домашнем хозяйстве, только гораздо более подробно, автор «Наставления» перечисляет все, что должна освоить его жена, дабы обеспечить деятельную, комфортную и благоустроенную домашнюю жизнь. Когда он рассказывает жене, как приучить ястреба лететь на поиски добычи, а затем возвращаться на руку, когда преподносит ей поверхностные уроки по садоводству, кулинарии, развлечениям, удовлетворению потребностей мужа и нравоучения об опасностях секса для удовольствия, заметно, что за всем этим скрывается единственная главная обязанность — послушание. Поведению жены задается модель необычайно терпеливой и покорной Гризельды — героини одной из новелл «Декамерона» Джованни Боккаччо (ум. в 1375 году), которая обрела невероятную популярность в течение последующих столетий. В этой истории, не без удовольствия сообщает автор «Наставления для хорошей жены», могущественный дворянин Вальтьери выбирает себе в жены добрую и красивую дочь очень бедного человека. Прежде чем жениться, он просит, чтобы Гризельда поклялась быть послушной ему во всем, без противления «словом или делом, знаком или мыслью». Гризельда соглашается: в этой истории, появившейся в эпоху укрепления власти сеньоров, домашнее хозяйство должно выступать отражением политии. Стремясь проверить послушание и терпение жены, Вальтьери забирает их детей, чтобы, по его утверждению, убить их. Подобно библейскому Иову — и даже в большей степени — Гризельда не выказывает обиды, когда муж обрушивает на нее все свои удары. Наконец Вальтьери притворяется, что у него имеется папское разрешение на развод с ней и новый брак — теперь Гризельда должна подготовить свадебные торжества. Она покорно подчиняется всему, говоря мужу: «все, что нравится тебе, должно нравиться и мне». В «счастливом конце» и этот недоверчивый муж наконец обретает доверие: обнаруживается, что все перипетии были лишь испытанием, и семья воссоединяется, — но фантазия об обязательствах уступает здесь место извращению — тотальному контролю над другим человеком.