Сменив тему, я рассказываю, как, обедая с подругой в «Le Cirque», встретила Санто Доминго и знакомого английского лорда. Они кое-что слышали про нас и чуть не умерли от любопытства от списка «Форбс», расспрашивая меня про него. Я увидела, насколько они завидуют трем триллионам Пабло, а Хулио Марио хватило смелости предложить мне обзавестись наследником. Эскобар спрашивает, что я ответила.
Я говорю:
– Сказала, что тот, кто подарил мне автобиографию Фернандо Масуэры[95], должен прекрасно знать: несколько поколений невероятно красивых женщин моей семьи всегда вступали в брак перед тем, как завести детей, а ты, Пабло, уже счастливо женат.
Эскобар ненадолго задумался, переваривая информацию. Я не заметила, насколько больную тему задела, пока он не произнес:
– Хорошо, просто прекрасно, любовь моя… А сейчас, пожалуй, расскажу тебе историю, которую ни одна женщина еще не слышала… Оказывается, перед тем, как познакомиться с тобой, больше всего на свете я любил Венди… Да, как в «Питере Пэне». И не смейся, Венди Чаварриага не была львицей, нет-нет, ее можно было сравнить со сворой собак! Каждый раз, когда ей в голову приходило, что я с другой, она врезалась в мою машину, срезала дверь бензопилой, набрасывалась на меня с молотком, била, пинала, угрожала убить, содрать с меня шкуру и разделать на мелкие кусочки, употребляя в мой адрес жаргонизмы на испанском, колумбийском и чибча…[96] А я все терпел, потому что обожал и боготворил Венди, я сходил от нее с ума! Она тем временем ездила в Нью-Йорк с десятком подруг, не одна, как ты, и я оплачивал все их прихоти. Однако, несмотря на все мои предупреждения, однажды она забеременела и пошла в парикмахерскую, где была моя жена, победоносно крикнув: «Вот это – плод любви, а не обязательств, как твой сын!»
На следующий день я послал к ней четверых парней, они притащили ее к ветеринару и я приказал сделать ей аборт без анестезии. Мы никогда больше не виделись, с этого дня я не скучал по ней ни секунды. Слава богу, ты у меня – принцесса и, по сравнению с Венди, несмотря на все твои капризы, ты – мой оазис, Вирхиния.
У меня нет слов, я напугана и словно оцепенела. Дрожь пробегает по коже, я говорю:
– Да, слава богу, меня зовут не Венди и фамилия моя – не Чаварриага.
Этой ночью я перестала восхищаться им, как прежде. Такая ужасная история мучительна – как удар кинжала в сердце для любой женщины, способной сопереживать. Думаю, Бог знает, что делает. Меня и радует осознание того, как далеко может зайти этот храбрый мужчина, и ужасает. Я замолчала и задумалась: может ли однажды его жестокость обернуться против меня? Уверяю себя: нет, я – абсолютная противоположность бедной девушки. Почему-то же Пабло зовет меня своей «сладкой пантерой».
Эскобар ни за что не уступит свое седьмое место в списке «Форбс». Давая интервью на радио, он заявляет: ни у кого нет таких денег, они даже не знают, сколько это в песо! Таково состояние Санто Доминго и Ардилы – «Форбс» что-то перепутал! Если бы у него было три миллиарда долларов, он отдал бы две тысячи девятьсот бедным и оставил бы сто, чтобы его семья могла жить спокойно на протяжении века!
Очевидно, Пабло не интересуют песо, он лучше любого швейцарского банкира разбирается в долларах, количество которых достигает десятков, сотен и миллиардов. Во-первых, потому, что его бизнес связан с валютой, которая в 1984 году все еще одна из самых устойчивых в мире, а во-вторых, поскольку мы оба глубоко убеждены, что примерным подсчетам в песо (краткосрочным или долгосрочным) нельзя доверять. Постоянная девальвация колумбийской валюты, доходящая до 35 % годовых, способствует тому, что все числа с нулями с правой стороны со временем меняются. Миллион песо – очень большие деньги в 1974 году – в 1994-м практически ничего не стоит, в то время как за эти двадцать лет миллион долларов девальвируется примерно наполовину.
Неделю спустя Пабло объявляет, что принес мне подарок. Он спрятан где-то на теле, и я должна искать его очень и очень медленно. В руках у него ничего нет, думаю, это что-то маленькое и очень дорогое, например, изумруд «капля масла» или рубин «голубиная кровь». Эскобар замирает и не говорит ни слова, а я начинаю обыскивать его с головы до ног, ощупывая каждый сантиметр тела, медленно раздевая его. Сначала снимаю рубашку, потом ремень, брюки… и – ничего! Дойдя до ног, сняв ботинки, я нахожу в носке «беретту M9» с рукояткой из слоновой кости, с четырьмя его инициалами, полностью заряженную.
– Так вот что у нас тут. Сейчас – моя очередь, сеньор заместитель конгрессмена. Я поквитаюсь за ночь с револьвером, руки вверх!
За доли секунды он прыгает на меня, скручивает руку, разоружает и сует пистолет в рот. Кажется, он уже узнал про Дэвида и сейчас убьет меня.
– На этот раз это не игра, Вирхиния. Я принес пистолет, потому что он тебе понадобится. Разрешение – на мое имя. Я одолжу его тебе, ясно? Если придется им воспользоваться, хочу, чтобы ты знала: у меня лучшая химчистка ковров в стране, я больше не оставляю ни единой капли крови. Сейчас ты узнаешь правду, любимая. Я уже не буду парламентарием, президентом или кем-либо еще в этой области. Очень скоро ты станешь девушкой воина – и я пришел показать, что сделают агенты службы безопасности, когда придут сюда, разыскивая меня. Еще я научу тебя, как выстрелить в себя и моментально умереть, не обезображенной или парализованной. Ты можешь очень точно целиться, практикуясь на стрельбище, но если не избавишься от страха убить кого-то, эксперт разоружит тебя в считаные секунды. И первое, что сделают с тобой эти «мясники» – сдерут одежду… А ты… самая прекрасная на свете, правда, родная? Поэтому сними свое платье за две или три тысячи долларов, пока я не разорвал его на клочки, иди в ванну и встань напротив зеркала в полный рост. Я сказал: немедленно! Чего ты ждешь?
Подчиняюсь: не допущу, чтобы Сен-Лоран разорвали на части. Испытываю огромное облегчение и любопытство. Всегда обожала воспламененные взгляды, предшествующие ласкам. Пабло разряжает «беретту» и встает сзади, говоря: если кто-то решил убить, то должен делать это хладнокровно, чтобы не потерять контроль. Потом он учит меня, как правильно ставить ноги и стопы, располагать торс и руки, плечи и голову, когда перед тобой несколько мужчин, и ты идешь на них с пистолетом. Он учит меня, какое должно быть выражение глаз, рта, лица, каким должен быть язык тела, объясняет, что я должна чувствовать, о чем думать, что убийцы попытаются сделать.
Со странным блеском в глазах Пабло указывает, кого я должна убить первым, если их двое, трое или четверо, если они безоружны или сохраняют дистанцию, если их пятеро или больше, они вооружены и приближаются. Я должна выстрелить прежде, чем попадусь им в лапы. Он объясняет, как поступить в такой ситуации, где ставить пальцы, куда именно направить ствол.
Пабло снова и снова нажимает на спусковой кручок, раз за разом выкручивает мне руку, я уже не могу сопротивляться, но продолжаю, чтобы не дать себя разоружить. Наблюдая в зеркалах за отражениями наших обнаженных тел, сражающихся за оружие, я думаю о двух метателях диска из Афин или спартанских воинах. Поскольку Пабло в сто раз сильнее меня, он постоянно побеждает. Двигаясь неумолимо быстро, как на «американских горках», он хочет заставить меня почувствовать ужас, боль, потерять страх, стараться все контролировать… умирать от любви. Внезапно он бросает «беретту» на пол и левой рукой хватает меня за волосы. Заключительная часть урока продолжается на его губах, доходит до моих ушей, дальше – по его руке и по моей коже. Бесконечные рассказы, с самыми подробными описаниями, с немыслимыми, кошмарными, невообразимыми, ужасными вариациями пыток.
Я стараюсь заглушить их, закрыть уши пальцами, чтобы не слышать, но Пабло держит мои руки, зажимает рот и продолжает, не останавливаясь ни на секунду. Закончив перечисление пыток, о которых мог только мечтать инквизитор-бенедиктинец; страданий, выдуманных извращенным умом какого-то южноамериканского военного в ходе операции «Кондор», этот демон, крадущий и возвращающий мне жизнь, человек, который балует меня и любит так, как никто не сможет полюбить, присвистывая, шепчет мне в ухо, что это только прелюдия, ожидающая меня, если я не научусь противостоять его врагам, свирепо ненавидеть их, убивать, не колеблясь, когда они попадутся на пути, и не сомневаться ни секунды, что я тоже способна покончить с ними, если они осмелятся прийти за мной, спрашивая о нем.
Прошло две минуты божественной тишины. Я спрашиваю: откуда он столько обо всем этом знает. Все еще изнуренный, Пабло отвечает: