По своей универсальности, по всеобъемлющей своей природе, по своей глубине и высоте ум вообще неопределим, ибо неопределим Тот, Кто его дал и Кого он является образцом и подобием. Но для характеристики его основного свойства существует великолепный эпитет —
Свойство «остроты» присуще только подлинному уму. Бывают блестящие, бывают, относительно говоря, даже талантливые глупцы... Не раз в истории играли решающую и большей частью печальную роль дураки и маньяки, наделенные железной волей. Но «острых дураков» быть не может — это внутренне противоречивое понятие, вроде «круглого квадрата» или «деревянного железа»...
Ум и острота — одно и то же. Ум есть
то есть нравящиеся «их полу» дураки.
Недаром глагол «острить» очень часто приобретает иронический оттенок, ибо сплошь и рядом предприятия глупцов в этом направлении бывают «покушением с негодными средствами», наводят скуку и вызывают насмешки подлинных умниц:
И сколько раз приходится выслушивать снотворную околесицу от так называемых «испытанных остряков»... Впрочем, красноречье», да еще патетическое, с трагической дрожью в голосе, тоже не далеко ушло от этого по своей смехотворности и усыпительной силе.
Быть простым и острым — как это трудно и как это редко встречается!
Шутить по-настоящему — тоже свойственно только уму, так же как недалеким людям свойственно не понимать шуток и даже обижаться на них, хотя по своей природе шутка, как правило, не зла и никого не обижает и не затрагивает (другое дело — эпиграмма). Нет ничего очаровательнее ажурно построенной, порхающей мотыльком шутливой речи... И здесь талантливые умницы могут себе позволить смертельно опасный прием того, что в музыке именуется «скерцандо», игру невинным вздором, под поверхностью которого можно почти всегда открыть подлинные перлы настоящего творчества и глубокомыслия, так же как чинное и тяжелое «плетение словес» сплошь и рядом есть маска, скрывающая пустоту и «отсутствие всякого присутствия».
Иногда завязывается легкая «перепалка», вроде теннисной игры между достойными партнерами. «Скорбные головой», вместо парирования контр-остротой, сейчас же обижаются, ибо, по Шекспиру
Шопенгауэр дает иронический совет людям со слабым наполнением черепной коробки: при встрече с умом и талантом быть просто грубыми. «Ум, талант, знания — все должно будет отступить и уйти, сбитое с позиций божественной грубостью», — иронизирует франкфуртский философ, здесь, как нигде, поддерживающий свою репутацию пессимиста и беспощадной метлы.
Итак, острота духа, его, так сказать, «соль» и «перец» — вот свойства, возбуждающие ненависть к уму, ненависть, сплошь и рядом переходящую в настоящую революцию против него. Дьявол и им одержимые ненавидят соль земли. Их замысел — через убиение мудрых праведников — все опреснить, сгноить, оскопить, рассолить. Поэтому дьявол и есть вечный «теплохладный» мещанин, блюститель «умеренности и аккуратности», вдохновитель вечной «молчалинщины» — приживал покладистый и смиренный, на все согласный, но при случае притворяющийся и позитивистом, и революционером, и анархистом. «Смотря по обстоятельствам, синьор», — он то верит в Бога и рабски трепещет, то оказывается атеистом и отрицателем, но всегда употребляя самые заезжие, опошленные места «вольномыслия», что мы и видим в безбожной пропагандистской макулатуре СССР, литературное ничтожество которой равняется идеологической пошлости, где
Поострее, товарищи, и особенно — поновее: нельзя носить лохмотья, которые уже в XVIII веке были грязными обносками, свалившимися с безбожных миллионеров и банкиров, делавших, вроде Гольбаха, на безбожии выгодные аферы и срывавших дешевые лавры. О них поэт — ненавидимый Белинским Баратынский — сказал:
Между прочим, сторонникам полицейщины никогда не следует забывать того, что гонимый Фамусовыми, Молчалиными и Софьями ум мстит свои противникам так же, как Чацкий:
Настоящий ум встречается только в соединении с большим, широким и любящим сердцем, и поистине «в злохудожную душу не внидет премудрость». Праведность, более всего ненавидимая злыми глупцами, есть та вершина духа, где рапира ума, «железный стих, облитый горечью и злостью», уступает место «нетленной соли горящих речей» и высокому сочетанию «змеиной мудрости» и «голубиной простоты», «холодной головы и горячего сердца». В праведнике ум уже становится высокой и высшей мудростью, поистине
С этих вершин открывается, что
Ум так же, как святость, есть «скандал» и «жестокость» — оба к тому же «бесчеловечны» именно потому, что
Бесчеловечны еще и потому, что «благородство обязывает». Ницше прав, человек есть категория, которая должна быть преодолена в направлении, конечно, не «сверхчеловека» — наци или коммуниста, забывших все слова, все смыслы и ставших на четвереньки, — но в направлении
Революционеры, как и их противники, те из них, которые стоят в одинаковой с ними социально-политической плоскости, стремятся, наподобие гоголевского педагога, водворить по всей земле единомыслие, благонамеренную скуку, тишину и хорошее поведение — «умеренность и аккуратность», — ибо (повторяем острое выражение Н. А. Бердяева) «дух революции враждебен революции духа».
Есть другое острое орудие, в котором соединены свойства воинственности и творчества. Это — стилет скульптора и гравера. При всем различии этих орудий, их общее свойство — твердость, острота, беспощадность. От их действия все валится вокруг, все расступается, разделяется. Возникают новые формы, новые миры. Стилет касается безобразной груды сырого материала («материи», «хаоса», «небытия»), из которого возникает стройный образ, отмеченный печатью мастерства и мудрости, иногда после множества упорно повторяемых попыток и нащупываний, опытов, отборов. Ведь без этого не только нет жизни, но нет и искусства, нет науки...
Быть может, только на воинственной остроте ума и оправдывается старинное изречение древнего Гераклита, «плачущего философа», что «война — отец всего». Тем более, что петушиный и, как правило, всегда дурацкий задор решительно всех «Скалозубов» всего мира соединяется у них с такой умственной робостью, которая, как правило, переливает самой жалкой духовной трусостью.