2

Илья поднялся в пятом часу. Снов он не видел. Открыл глаза — а день уже к закату.

В окно с улицы тянуло влагой. От дождя, что ли, так?.. Он потёр виски. Отдых не дал ему ничего — только плечо отлежал. Всё та же усталость, головная боль.

Илья собрал сумку, решив ехать в деревню и побыть денёк на воздухе. Деревня стояла километрах в тридцати и у городских последние годы была популярна. Люди скупали участки, обносили их двухметровыми стенами из профнастила, а потом ездили в эти ящики отдыхать. Руднев на краю той деревни имел бревенчатый дом, из которого сам был родом и который остался ему от отца.

Он слез с автобуса и пошёл по грязной вытоптанной траве. Глядел только под ноги. Ботинки мигом промокли и потемнели. А когда тропинка увела его сквозь ушко тугого пролеска, Руднев не видел уже и ботинок — так стало черно. Свет фонарей не дотягивал, а луна была скрыта тучей. Но и в темноте он хорошо знал короткий путь до отцовского дома. И чем глубже он уходил, тем слаще пах воздух, и всё ближе подбиралось неизменно знакомое ощущение нежной тоски. В сумке позвякивали две бутылки вина, и от случайного звона он замедлял шаг. Илья старался идти плавней, как чёрный призрак в чёрной чаще, благородный в своей попытке быть незаметным.

Он выбрался из пролеска, и впереди опять показался влажный блеск фонаря. Вместо тех изб и тех дворов, средь которых гулял он в детстве, стояли заборы, за заборами виднелись тёмные крыши. Улицу залили асфальтом, слепили пластиковый магазин. Дома стояли пустые. Всё это были дачи, оживающие к выходным редкими сытыми голосами и лаем домашних псов. За дачами стоял его дом. Он прятался в сирени и озирался на дорогу двумя окнами спальни. Руднев представлял, как хрустнет петля калитки, как сомнутся под ним мокрые ступени крыльца и ключ в замке повернётся с тугим масляным стоном. Он отворит дверь и войдёт в зелёную темноту. А потом, скинув с плеча сумку, зажжёт на веранде плафон, полный шелухи мёртвых мотыльков.

Так, проходя шестую избу от поворота, готовясь к этому свету и милым звукам, он посмотрел на свой дом и остановился. Окна спальни горели. Руднев опустил взгляд. Неторопливым прохожим он дошёл до калитки и снова обернулся к дому. Да, окна горели. Дымила труба. У забора стояла знакомая «хонда».

— Привет, брат.

Руднев увидел Зазу, курящего на крыльце. Заза поднял ладонь. Он подошёл к забору, который был ему по грудь, положил на него скрещённые руки. Спросил, не вынимая изо рта сигареты: