Отводит дед командира Кауко в сторонку: просит взять Тимоя бойцом в отряд, да ещё присмотреть за внуком. Мальчишка отчаянный, умеет много, но не умеет ещё больше! Сделает глупость -- потом всем расхлёбывать придётся! Усмехается чудин:
- Мой тоже таким был... пока не попробовал, какая жизнь бывает.
Ушли гонцы. Офонь молодой надеялся, что и его возьмёт с собой дед, но умом понимает, что правильно его не взяли. Это дело не шуточное, а у его никакого опыта нет. Работы в убежище много, и Офонь от неё не бегает: всё, что просят, делает. Снег от выходов отгребать надо, лёд на воду перетапливать, ящики, какие скажут, перетаскивать, хворост собирать, оружие чистить... Думает парень про себя: поймут чудины, что он не бездельник, дисциплину знает и приказам умеет подчиняться, и дадут однажды важное, настоящее военное задание!
Тихо идут дни, медленно, а в пещере и солнца-то не видать, всё как будто ночь. Офонь изредка бывает наверху, на земле, но долго там оставаться нельзя: опять ясно, ни облачка, и морозы ударили такие, что на месте долго не простоишь! Как там дед с больной ногой, как Тармо? Есть у них тёплая палатка, меховые шубы, сытная еда, но как подумает Офонь, каково ночью в мороз в лесу бедовать -- у самого руки мёрзнут.
Вечерами люди и чудь слушают радио. Собираются кружком, тихо-тихо становится -- приёмник у Кауко слабый, слышно плохо. Новости всё больше хорошие -- Красная Армия наступает, где-то в наших краях скоро будут большие бои! Значит, выгонят немцев и финнов из родных посёлков, люди вернутся домой, а там, глядишь, и письма их найдут -- пишут ведь солдаты с фронта, не могут не писать! Или можно самим написать в газету: вот, мол, я, Олёна, живу там-то, разыскиваю мужа Шаньку, то есть рядового Александра Фёдорова, отзовись, Шанька! Все любят радио, носятся с приёмником, как с живым: пыль с него стирают, разговаривают, просят, чтобы работал получше. Бабка Танё даже пыталась ему угощение оставить, словно домовому, -- еле отговорили.
Долго тянутся дни -- гонцы не возвращаются. Офонь посчитал, сколько нужно времени, чтобы дойти до солдат: они где-то совсем близко, раз готовят наступление. Но это если идут гонцы спокойно, если не напоролись на засаду или на мину, не замёрзли в лесу, не заплутали в болотах и озёрах... Нет, нет, Тармо не может заблудиться! Он здесь каждый пень знает, да и дед охотник, нет, не потерялись они, не замёрзли! Так уговаривает себя Офонь, а всё равно вечерами не может уснуть: хуже нет, чем ждать...
Ильма ходит тихая, грустная, всех сторонится. Гложет её что-то, а что -- Офоню не узнать... Как-то в снежный день зовёт его Ильма с собой на другой берег болота: там под сосной холмик, только-только снегом присыпан, сверху деревянный крест, а на кресте нацарапано: "МИКИТА ПЕТРОХ".
Ильма смотрит то на холмик, то на Офоня, спрашивает что-то, да Офонь по-фински не понимает. Улыбается Ильме: мол, всё правильно, спасибо. А сам потом вечером прибежал туда ещё раз, угольком х на ф исправил. Потом, когда победим, надо хороший памятник поставить и написать ещё: "Коммунист".
Неделя прошла, нет вестей. Страшно Офоню и ночью, и днём: а что если не добрались гонцы, если Красная Армия так и не знает, сколько здесь немцев и что они пушки поставили! Начнётся советское наступление -- а тут засада... Втайне ждёт Офонь, что Кауко вот-вот прикажет снаряжать новых гонцов и что выберут его, Офоня: он ведь после деда лучший в деревне охотник. Но Кауко молчит, о новых гонцах не заговаривает. Снова у Офоня двоится душа: умом понимает, что командир прав, а сердце хочет дела, чтобы бежать, стрелять, выслеживать, только не сидеть без толку!
Утром ушёл за льдом на озеро чудинский мальчишка, прибегает, блесят глазами: лес движется! Кругом болота что-то ползёт по лесу, ничего не слышно, только чутьё охотника знает -- там кто-то есть! Командир Кауко поднимает всех: кто умеет стрелять -- тем оружие в руки, кто не умеет -- тем патроны: подавайте! Погасили огни, закрыли входы в пещеру, залегли неподвижно дозорные по берегам. Замерло всё.
Офонь тоже лежит в снегу, в руках сжимает ружьё. Вот и дождался настоящего дела... Теперь он и сам видит: между берёзами вдалеке что-то тревожит снег, словно скользят под деревьями серые тени. Смотрит Офонь, не отрываясь, на одну такую тень: вот приподнялась из снега, передвинулась к поваленной берёзе, замерла, снова ползёт, тащит за собой что-то... И вдруг вскакивает Офонь, кричит, ружьё над головой поднял, размахивает им, прыгает, осыпая снег с веток:
- Ура! Наши пришли!! Наши!..
Потому что у тени показалась голова, на голове той -- шапка, а на шапке -- красная звезда! Ползёт по березняку боец в маскхалате, наш, советский боец.
Вышли к убежищу советские лыжники, с пулемётами, с противотанковыми ружьями, целых две роты. В низине у болота стали лагерем, а в убежище понесли раненых. Оказывется, по дороге пришлось им вступить в бой: встретилась колонна немецких машин с грузами. Разбили немецкую охрану, грузы вместе с машинами отправили "в резерв". Что такое этот резерв, Офонь не понял, командирам лучше знать.
Радуется Офонь, сам не свой от восторга: вот теперь начнётся настоящее дело, теперь выгоднят немцев из деревни, потому из родного посёлка, а потом и из всего края, и из всей страны! И он, Офонь, теперь будет настоящий партизан -- ну не отправят же его, в самом деле, в тыл, здесь и тыла-то поблизости нет...
- Офонь! -- кричит ему Тармо. -- Афанасий! Подойди -- ты командиру нужен.
Командир в звании майора, зовут его Панюшин.
- Ты Афанасий Щеглов? -- спрашивает он Офоня.
- Я. А дед мой -- Афанасий Парамонов, а где он? Он с вами пришёл?
Молчит майор, смотрит на Офоня чёрными глазами, в глазах что-то печальное застряло навсегда. Потом говорит всё-таки: