Томаш Лем пишет в «Приключениях…», что его отец даже слышать не хотел о переезде в подобное место. Но его уговаривал Блоньский. Уговаривала жена. Соблазняла мечта, жить так, как живут писатели в Америке. Судя из писем – больше всего Станислава Лема соблазняло то, что одним из элементов всего этого набора будет собственный автомобиль. Он мечтал о машине ещё с 1939 года, когда получил свои первые водительские права – ещё довоенные (в ПНР они были недействительными). Оккупация, конечно, перечеркнула эти мечты, но Лем вернулся к ним после войны. Фиалковскому он говорил, что они с Хуссарским планировали строить машину сами, с нуля. В итоге ничего из этого не вышло – к счастью, – так как Лему тогда совсем не оставалось бы времени на творчество. Но это подтверждает, что мечта всё ещё жила в нём.

Только в ПНР мечта о собственном доме и собственном автомобиле была мало реальна даже для очень старательного писателя. Новую машину можно было купить только за валюту в государственном банке РКО[172], который – что может быть малопонятно современному человеку – продавал уголь, водку, станки для бритья, джинсы и детские игрушки в рамках «внутреннего экспорта» (то есть продажа велась для своих граждан, которые имели в собственности заграничную валюту).

Флагманской машиной в предложении РКО-банка в 1958 году была «Симка Аронде», которую в Польше чаще называли «рондель»[173] (хотя на самом деле её оригинальное название апеллировало к старофранцузскому слову «ласточка»). Рондель стоил 1950 долларов – сумма, которая в переводе на сегодняшние деньги была бы около 16 тысяч. Сегодняшнего поляка эта цена за новую машину уже не шокирует, но тогда Лем даже не имел права владеть такой суммой долларов.

Происхождение валюты надо было задокументировать. Магазины РКО были предназначены прежде всего для тех, у кого были легальные источники валютного заработка – например, с какого-то контракта в так называемом «представительстве». Лем мог бы ещё как-то подтвердить заработки в рублях, чехословацких кронах или восточно-немецких марках, но все его западно-немецкие марки были с чёрного рынка, потому он не мог декларировать владение ими.

В письме к Сцибору-Рыльскому в августе 1957 года Лем выдвигает утопичные планы. Банк РКО официально считает советские рубли валютой столь же привлекательной, как и американские доллары (а даже куда более привлекательной!). Может, удастся купить у них «рондель» или хотя бы «Москвич» за рубли?[174]. Ясное дело, ничего из этого не вышло. Так же как и из ещё более отчаянного плана купить довоенный «Фиат 500» в хорошем состоянии. Такое предложение подвернулось ему в июне 1958 года[175], но, прежде чем Лем успел принять решение, машина нашла своего покупателя[176] («другого фраера»), утешался Лем, так как это действительно была бы не лучшая его покупка.

В результате выбор пал на самый дешёвый из доступных для поляка автомобилей – гэдээровский «AWZ P70 Цвикау». Немного экземпляров этой машины дожило до наших дней – они были ужасно аварийные и крайне плохой сборки. Как и у его преемника «Трабанта», у «P70» был корпус из стекловолокна на деревянном каркасе. В этом можно было бы найти даже положительные стороны, так как ремонт «парковочной аварии» стоил далеко не столько, сколько стоит у сегодняшних автомобилей, которые зачем-то выкрашены со всех сторон в металлик, и каждое небольшое столкновение выливается в тысячи.

Кузов «Р70» ремонтировал не автомеханик, а… слесарь! Какое-то время спустя эти машины буквально разлетались на куски, когда деревянный скелет прогнивал (такую деконструкцию «Р70» показали в сериале «Альтернативы‐4»).

Двигатель был двухтактный, потому «Р70» был оборудован специальным нововведением, которое и сегодня помнят те, кто успел поездить «Сиренкой» или «Вартбургом», – муфта свободного хода, специфический вариант сцепления, которое должно было защищать двигатель от трения на высоких оборотах (в отличие от четырёхтактного двигателя, при двухтактном отсутствует возможность торможения двигателем). В практике муфту свободного хода часто не получалось включить, когда водителю это было нужно, или выключить, когда этого уже не требовалось. Тронуться с места на этой машине было не так просто. Недостаточно было повернуть ключик и сразу ехать – нужно было ещё помучиться с муфтой свободного хода. Помучиться в прямом, физическом, смысле этого слова – никакого усилителя руля там не было. Лем сравнивал этот жест с «вырыванием доски из деревянного забора»[177].

Однако отмечу, что другие водители двухтактных двигателей не отзывались о них так плохо – возможно, Лем преувеличивал? В любом случае, если верить писателю, езда на длительные расстояния тоже не была простой – смена передач требовала «изящных операций» (газ с выжатым сцеплением, старт на полусцеплении, раскачивание кузова)[178]. Езда на этой машине на дальние трассы была рискованная также потому, что инструкция предполагала техосмотр и смену масла каждую тысячу километров. В Польше нетрудно столько проехать в течение одного отпуска, даже не выезжая за границу.

Поскольку у Лема не было долларов, чтобы купить «Симку» в РКО, ему оставалось взять «Р70» за злотые в «Motozbyt»[179], что он и сделал в середине сентября 1958 года. Вот только не представляйте себе этого так, что он вошёл в один из краковских салонов «Motozbyt» и просто так купил машину. О нет! Прежде всего нужна была протекция – и в этот раз Лем уже открытым текстом пишет Сцибору-Рыльскому, что протекция вышла из краковского воеводского комитета ПОРП (что только доказывает прежние гипотезы по поводу «Диалогов» и награды):

На водительском экзамене его больше всего раздражала необходимость знать наизусть теорию строения двигателя внутреннего сгорания, в которой он и так прекрасно разбирался, но экзамен можно было провалить, используя терминологию не так, как в ответах. «Зачем нужно масло? – Для снижения трения при скольжении, для охлаждения, для смазывания, для гидроизоляции, равно как и для консервации. А если забудешь про РАВНОКАКИ, можешь не сдать!»[180] – иронизировал он в письме к Сцибору-Рыльскому, который сам в то время планировал покупку машины и по этому поводу его, вероятно, очень интересовали все эти переживания Лема.

Лишь перспектива покупки автомобиля склонила Лема переехать в дом в пригороде. Однако формальности, связанные с покупкой и ремонтом, были зоной ответственности жены. Это заняло у Лемов весь конец 1957 года и почти весь 1958 год. Дом был сырой, неотремонтированный. Например, даже крыша была перекрыта плохо. Когда в январе 1958 года Лемы пробились через не очищенную от снега дорогу к своей недвижимости, то с ужасом увидели, что снег просыпался через дыры в крыше и внутри лежало «четыре тонны снега».

Было похоже, что кооператив отказался закончить ремонт дома, потому что из-за халтуры строителей, которые не сделали дренаж окружающей территории и изоляцию фундамента, дом был на самом деле одной большой строительной катастрофой и подходил только для демонтажа. Лишь кто-то отчаянный или сумасшедший мог согласиться ремонтировать его за свой счет.

«Если бы я знал, то сперва купил бы цианистый калий, а сейчас и на него не хватит», – писал Лем в письме в июне 1958 года[182]. В этот момент у него уже даже не хватает сил на то, чтобы пошутить над ситуацией, которую ещё несколько месяцев назад описывал с юмором:

Расходы, связанные с этим домом, были куда выше, чем тогдашние возможности Лема. Из сумм, которые он время от времени указывает в письмах, видно, что книга могла принести ему около 10 или 20 тысяч злотых, а расходы на дом выливались в сотни тысяч. Кстати говоря, сегодня эти отношения выглядят подобным образом.

В одном только 1957 году он был вынужден заплатить кооперативу сто сорок тысяч, а это был только первый транш[184]. Тогдашняя польская налоговая инспекция заинтересовалась этими огромными суммами и высчитала так называемый добавочный налог, то есть доплату в размере трёх тысяч злотых. Заработки Лема в 1957 году по расчёту налоговой составили около двухсот тысяч злотых. Я не могу сказать, правдива ли эта сумма, но нужно помнить, что Лемы действительно имели ещё нелегальный доход. Во всю эту афёру с домом они могли войти только благодаря помощи тёщи Лема. Она продавала на чёрном рынке бижутерию, которую ей удалось спрятать с довоенных времён. Лем пытался также торговать товарами, купленными во время поездок в Берлин, но из него вышел не очень хороший торговец. В письмах он с юмором описывает свои «купеческие» поражения: