Одного взгляда на раздевшуюся Алю оказалось достаточно, чтобы вспомнить Фолкнеровское: «она была из тех, кто кажутся худенькими, пока с них не снимешь платье». Да, у нее действительно имелось все, что нужно – теперь он, наконец, разглядел, хотя обычно все хорошо угадывал в женщинах и под одеждой.

Аля не стала перечить его желанию. Это была не неопытная девушка, а видавшая виды женщина, которая не находит нужным ломаться перед мужчиной, поскольку знает, зачем пришла. Глядя на нее с высоты своего роста, Михаил почувствовал, что недооценивал ни ее сложение, ни ее готовность делать то, что ему нравится, ни ее умения вести себя в деле, и поэтому ему было особенно приятно брать ее. Он входил во вкус открывшейся перспективы и удивлялся, как Аля доблестно воспринимает бешеный натиск и откликается на него. Впрочем, судя по ее рассказам, ей могло нравиться ВСЕ.

Так продолжалось долго. Наконец, Михаил ощутил, что скоро может подступить извержение и, не желая подвергать Алю риску подзалететь от него, прервался на несколько секунд, чтобы надеть презерватив, после чего возобновил штурм с новой силой. Да, с Алей оказалось не скучно и вовсе не пришлось вымучивать «любовь». Михаил отдавался делу со все большей живостью, и когда он в момент кульминации взметнул Алю вверх, это показалось ему достаточно ярким увенчанием их близости, от которой он даже сегодня ничего особенного для себя не ожидал.

Однако чуть спустя радостное настроение было омрачено сделанным открытием. Он взглянул в лицо поднявшей голову Але и показал глазами вниз на себя. Презерватив, который должен был защитить Алю от неприятностей, а Михаила – от угрызений совести, облегал член, как трубка, из которой нахально выглядывала голая головка. Это случилось всего во второй раз в практике Михаила, а с Алей – стоило только начать. Он сразу послал ее мыться, но уже не было никакой уверенности, что она успеет предотвратить нежелательные последствия. Возможно, это еще раз свидетельствовало о том, что им не стоило сближаться.

Это произошло совсем незадолго до Баргузинского похода, а после благополучно возвращения оттуда Михаил пригласил Алю в ресторан. За обедом с хорошим венгерским вином он поинтересовался, все ли обошлось после лопнувшей резинки. Оказалось, что нет, и Але пришлось принимать меры, правда, без скоблежки. Она не выглядела угнетенной из-за такого оборота событий, и потому Михаил спросил, хорошо ли ей было тогда.

– Знаешь, будь это несколько лет назад, я была бы совсем счастлива!

Улыбаясь, они тогда молча подняли бокалы и чокнулись. Оставалось надеяться, что воспоминания об их интимной встрече останутся в ее памяти как все-таки нечто приятное.

Провожая Алю из ресторана, Михаил вполне уверился, что ей хочется продолжать связь. И у них состоялось еще несколько свиданий, уже в ее квартире, когда матери не бывало дома. Михаила эти встречи не тяготили, но и не особенно воодушевляли, хотя некоторые вещи было действительно приятно вспоминать.

Все кончилось неожиданно и очень быстро. Последняя встреча началась как все предыдущие. Они уже разделись, однако Аля не пошла сразу в постель, а села в кресло.

– Я больше не могу без твоей любви, – глядя вниз и мимо Михаила без предисловий сказала она.

Михаил промолчал. Отсутствие любви с его стороны было очевидно с самого начала, то есть уже шесть лет подряд. Или она надеялась пробудить любовь, понравившись ему в постели, всколыхнуть нужные и желанные ей чувства, большие, чем простое влечение? Но нет, не всколыхнула, не пробудила. Чего не было в основе, то так и не появилось. Да и могло ли?

Михаил стал молча одеваться. Конечно, он мог еще раз настоять и на прощанье полежать с ней в постели. Однако в этом случае он урвал бы удовольствие только для себя, а это после всего, что ей так хотелось получить от него, было бы стыдно. Он бегло и безразлично поцеловал ее в последний раз и ушел, не оборачиваясь. Больше он не видел ее никогда, и сама она тоже почти никогда не звонила. Должно быть, ей полегчало. Значит, он все же помог ей сбросить с души мертвый балластный груз. А другой цели у него и не было.

Михаил очнулся от воспоминаний о Баргузинском походе и о том, какие мысли занимали его, пока они отлеживались под тентом на пупе в Ущелье Задохликов в ожидании сколько-нибудь сносной погоды. Задохликами Лариса называла и своего мужа Ваню, и Михаила. Себя она считала здоровячком. Задохликам же прозвище не показалось обидным, особенно Михаилу. Он еще в Москве предупредил будущих спутников, что после голодного похода в Саянах у него под грузом все еще возникает онемение плеча и верха левой стороны груди. Поэтому ему могут понадобится более частые остановки. Так оно и происходило. Но частые остановки на отдых на самом деле радовали всех.

Михаил возобновил подъем в стланиковых зарослях. В них и прежде не удавалось двигаться с большей скоростью, чем два километра в час. Сейчас же сил стало меньше, и напряжение начало перерастать в перенапряжение, которого следовало опасаться. Но он напомнил себе, что идет налегке. Без рюкзака, с одним ружьем, пантронтажем и топором и еще способен некоторое время терпеть.

Вознаграждение за упорство не заставило себя долго ждать. Стланик кончился. Выше простирался склон, подножье которого заросло карликовой березкой, а дальше шли замшелые скалы. Гребень, чувствовалось, был уже недалеко, потому что по другую сторону ущелья кромка хребта уже не мешала заглядывать дальше, а, судя по карте, оба борта по сторонам Реки были примерно одинаковой высоты.

На этот раз Михаил не ошибся. Стоя на гребне, он смотрел, сколько еще хребтов стало видно отсюда. Выходило где четыре, где пять, причем последний, как и полагалось, выглядел синим. Как все, манящее к себе и отдаленное, чего так хочется достичь и что так редко оказывается достигнутым. Михаил поискал глазами узловую вершину у истоков Реки. Она еще была видна, и ему снова, как и при подлете к началу маршрута, стало щемяще жалко, что никогда не сможет взойти на нее. Оглядев окрестные склоны в подзорную трубу – вдруг увидит изюбрей, сохатых, медведей, горных баранов, наконец – но, так ничего и не увидев, стал кадр за кадром снимать панораму гор. Он надеялся на свою зрительную память, но подспорье ей в виде слайдов все равно следовало иметь. Тем более, что иначе он до Марины ничего не смог бы донести. Закончив съемку, Михаил поспешил вниз. Налегке он еще мог спускаться достаточно быстро, пока было видно, куда ставить ногу. Вскоре, он достиг пояса стланика. Здесь пришлось обуздать свою прыть, чтобы не споткнуться и не загреметь носом вниз. Стланик требовал уважнительного и прилежного отношения к себе как на пути вверх, так и вниз. Наконец, и стланик остался позади, но в высокоствольной тайге также нельзя было позволить себе расслабиться. В целом мире не было никого, кто пришел бы сюда ему на помощь – зови-не зови.

Через три часа после ухода со своего бивака Михаил вернулся назад. Начинать сплавляться сегодня было уже поздно. Да он и не рвался. Смена образа жизни, утомление после перелетов с пересадками из Москвы располагали к тому, чтобы устроить дневку. Тем более, что он и не бездельничал – поднялся к гребню хребта, осмотрелся с высоты птичьего полета и мог радоваться, что уложился в такое время. В прежние времена сказал бы – сбегал. Теперь уже нет. Сходил туда и обратно. Его немного удручало, что на всем пути вверх и вниз он не встретил никакой живности, даже рябчиков, кекликов и давно не виданных черных белок, не то что крупных зверей. Правда, это не очень удивляло. Только в городе можно воображать, что как только войдешь в редко посещаемую людьми тайгу – так сразу и окажешься в охотничьем эльдорадо. И хотя сам Михаил пока не нуждался в дичине, ему хотелось воочию убедиться, что дичь тут действительно есть, а не только ДОЛЖНА водиться. Конечно, тайга не стояла пустой. Просто он, пришлый, невежественный и недостаточно внимательный, как не знал, так и не знает, где в данное время могут жить и кормиться животные, с которыми он хотел повстречаться. Лет шестьдесят назад, когда в здешние края хлынула масса народу, зараженного золотой лихорадкой, могло быть выбито действительно все почти дочиста ради выживания в условиях из рук вон плохого снабжения конскими караванами по горным тропам, а то и без любого снабжения вообще для всех тех, кто самостоятельно искал свой фарт и углублялся в дебри, таясь от других хищников – конкурентов. Прятаться им было где и в бассейне этой Реки с сотнями ее притоков и ключей, у каждого из которых имелась своя падь или ущелье, и в бассейнах десятков других крупных рек, питающих очень крупную золотоносную реку, знаменитую своими приисками до сих пор.

Но Реку, выбранную Михаилом, старатели – золотишники оставили в покое давно. То ли из-за того, что богатых россыпей, как ни старались, так здесь и не нашли, то ли из-за необычных трудностей передвижения и частой гибели от голода или на плотах в порогах, которыми особенно славилась именно эта Река. Так что выбитое или распуганное зверье должно было успеть восстановить свое присутствие во всех подходящих биотопах примерно в прежнем числе. Бог миловал эти места от нового разорения, поскольку даже вертолету тут негде было садиться – в этом Михаил уже удостоверился сам. А местная номенклатура и другой начальственный люд, имеющий возможность отправляться на охоту вертолетами, никогда не позволял себе унизиться (или рисковать?) спускаться с его борта или подниматься на борт во время зависания машины над землей. Могли, конечно, пострелять кое-где геологи и геодезисты. Этих могли сбрасывать и с зависания. Но их никогда не могло быть много. К тому же, вероятно, они тоже давно завершили свои работы и, натерпевшись за полевой сезон всякого разного, с удовольствием вернулись обратно к жилью. Кто здесь еще мог бывать? Старые насельники, эвенки? Они, конечно, могли. Но их всегда было очень мало. Разве что какой охотник, преследуя зверя, выйдет к этой Реке. А долговременных становищ эвенки здесь никогда не устраивали, должно быть, из-за отсутствия хороших пастбищ для оленей. Вот они-то все знали, где кого искать и добывать. Но и у них случались времена, когда никого не удавалось добыть. Даже к детям своим, которых она кормила тысячи лет, тайга порой проявляла убийственную суровость. Наверное, чтобы помнили, по чьей милости мы вообще тут живем.

Михаил заготовил сухостой для костра и начал готовить обед. Под руководством Марины, а отчасти и Лены, он неплохо освоил простую походную кулинарию, но готовить он все равно не любил, особенно из-за того, что это требовало много времени. Еще в прежних одиночных походах Михаил понял, что у профессиональных охотников, промышляющих без «связчиков», постоянно есть только одно – цейтнот, потому что рутинных дел для элементарного поддержания жизни у них выше крыши, не говоря о невероятных затратах времени и труда собственно на промысле. В сравнении с ними Михаил был всего лишь сибаритом и бездельником, от скуки или ради удовольствия предпринявшим экскурсию в места, куда ему лучше было бы не соваться. Их занятость необходимыми делами превышала его занятость в несколько раз. А, впрочем, что толку сравнивать – он был и останется туристом-любителем природных красот и острых путевых ощущений; промысловики же были и остаются деловыми людьми, которым некогда пялиться на не имеющие отношения к добыванию пушнины и зверя или к выживанию вещи. Даже сезоны пребывания среди природы у них не совпадали – Михаил уходил в леса или тайгу в основном весной и летом, промысловики – поздней осенью и зимой, когда климат особенно суров, а световой день так короток. Напившись чаю, Михаил подумал, чем ему еще предстоит заняться. Надо было начать писать дневник – и для того, чтобы он впоследствии напоминал о происходившем в походе, и для того. чтобы не сбиться в счете дней. Эта привычка сложилась давно. Правда, в этот раз Михаил взял с собой радио, но оно могло испортиться и подвести. Еще, пожалуй, следовало оснастить спиннинг и попробовать половить, тем более, что время шло к вечерней заре. Надежды на удачу было мало, поскольку за десятки лет пользования спиннингом он так и не вник в суть тонкого искусства подбора друг к другу таких компонентов орудия лова, как длина и гибкость удилища, конструкция и диаметр катушки, толщина лески, вес, форма и цвет блесны или другой приманки. К тому же все это в сборе должно было соответствовать сложению, силе, знаниям и умениям рыболова – докуда можно забросить, на какой глубине вести, поднимая и опуская, блесну, ускоряя и замедляя ее ход.

Все это Михаил представлял в абстракции, а пользовался тем, что покупал в магазинах – либо по книжным подсказам, либо по наитию.