Они довольно часто оставались в комнате одни. Правда, туда в любую минуту могло войти начальство или кто-то из посторонних, но прежде чем открывавший дверь мог увидеть, чем они занимались, он успевал выхватить руки из разреза Вериного платья, как бы глубоко она ни была бы погружена, и немного отстраниться, делая вид, что наклонился затем, чтобы объяснить ей какое-то место в бумагах. Вскоре он уже знал, какие ласки и в каких местах сильней всего возбуждают Веру. При всей своей пуританской воспитанности она не хотела или не находила сил препятствовать ему в чем-нибудь. Она не утратила прежних убеждений, просто дождавшаяся отклика долго скрываемая любовь подняла и пронесла ее над догмами и предрассудками. В ее душе открылся новый счет ценностям жизни. Она заждалась его, но вот он начал делать то, что ей нравилось, к чему давно тянулось все ее существо. Запретные игры продолжались изо дня в день, нередко подолгу – и не надоедали ни ему, ни ей. И все-таки они уже начали мучить их своей незавершенностью. Надо было что-то предпринимать, тем более, что Вера мучилась не только отсутствием разрядки, но и ночными угрызениями совести. Михаил чувствовал, что пока его не было рядом с ней, она упрекала и казнила себя. Об этом ему регулярно из утра в утро красноречиво говорили Верины взгляды, отчуждающие и отчужденные, пока он своими ласками и поцелуями не растапливал их. Ее созревшая в одинокой постели готовность к сопротивлению отступала неизвестно куда, и снова она сладко изнемогала в его руках с тем, чтобы следующей ночью вновь ненавидеть себя и свою слабость и решить расстаться с тем, кто давал ей желанные наслаждения, но не любил, как любила она.

В отличие от Милки у Михаила не было друзей – композиторов со свободными сексуальными взглядами и просторными квартирами. И в свою комнату в коммунальной квартире провести Веру незамеченной даже тогда, когда Лена и Анюта отсутствовали дома, было совершено невозможно. А уж Вера и подавно не могла пригласить Михаила к себе домой, где родители могли бы благосклонно встретить разве что официального жениха, но отнюдь не женатого претендента на их дочь, не имеющего никакой охоты на ней жениться.

Оставалось одно – их комната на работе. Оба признали, что другой возможности сблизиться у них нет и не будет. В тот вечер они решили идти до конца. После окончания рабочего дня Вера осталась сидеть в комнате как обычно в те дни, когда ей надо было ехать на занятия в вечерний институт, а Михаил вышел на время, дабы создать видимость Вериного одиночества. Минут через пятнадцать он вернулся и убедился, что предпринял маневр не напрасно. Вера сказала, что начальник отдела заглядывал сюда. Но, очевидно, его встретил спокойный взгляд обложившейся конспектами Веры, и начальник, не найдя ничего предосудительного, ушел. Вера снова осталась одна. Что она успела передумать за тот десяток минут, пока дожидалась Михаила, он мог только гадать. Страх перед неизвестностью, лихорадка в ожидании утраты того, чем так дорожила вопреки современным взглядам на любовь и секс и что так целеустремленно хотела отдать в дар законному мужу, мысли о том, как любовь все повернула в ней по-своему и заставила признать совсем другой закон.

Дверь уже была заперта. После первых поцелуев Вера чуть-чуть успокоилась, но потом снова взволнованно зашептала: «Милый, меня очень добивался один знакомый…Он очень хотел…И однажды даже попробовал коснуться меня…там…Может быть, там что-то чуть-чуть и лопнуло… Но знай, верь мне, – он не был ТАМ!»…Михаил мгновенно представил всю сцену, как Вера была притиснута в угол кушетки все-таки распалившим ее, но не любимым ухажером, который обхаживал ее прелести, задрал юбку и даже сумел стащить трусы, но когда он начал слепо тыкаться в глухую промежность, Вера опомнилась и не допустила.

О чем ты, Верочка? – шепнул ей на ухо. – Чище тебя разве можно кого-то представить?!

И еще он подумал, что она сказала ему те слова, которые собиралась сказать мужу во время первого сближения с ним. Но он был не ее муж и таковым быть ей не мог и не собирался, о чем она хорошо знала заранее. И вот теперь ему, не очень даже влюбленному, передавались все атрибуты власти над ее женским естеством. Не зря ли? Разве для свидания в такой убогой канцелярской обстановке, в какой Вере предстояло лишиться девственности, предназначалось ее интимное признание?

Михаил расстегнул брюки, и они сползли вниз. Вера сняла трусы, и Михаил усадил ее перед собой на стол, подставив по сторонам два стула Вере для опоры ног. Взгляду Михаила открылось то, что он вот уже в течение нескольких недель ежедневно кроме выходных познавал и обласкивал рукою.

Он сделал небольшой шаг и приблизился вплотную. Плева поддалась не сразу, но он навалился сильней и рывком вошел в глубину. Хлынула кровь. Михаил немного отпрянул, но тут же снова вошел. Соединение было не долгим. Михаил не получил никаких оснований надеяться на то, что Вера запомнила об этом событии что-то кроме боли. Да и ему с взведенными нервами было далеко не так хорошо, как с женой. Пожалуй, Вера была близка к обмороку, но стоически от него удержалась. Михаил помог ей справиться с вытиранием, затем занялся собой. Одежда не пострадала. Формально все как будто прошло успешно – они соединились, преодолели девство, сбереженное до возраста двадцати шести лет (может, будущий муж и рад будет, что ему не придется взламывать это самому), к тому же они не перепачкались и не были застуканы посторонними людьми, однако все явно получилось не так, как каждый из них ожидал и хотел, особенно Вера. Разве для ТАКОГО соития она берегла себя столько лет, и разве ТАКОГО воздаяния заслуживала ее любовь и решимость?

Да и у Михаила разве таким было представление о наслаждениях с вполне привлекательной женщиной? Что-то с самого начала не заладилось и потащило в сторону от приятнейших и ярчайших ощущений, не оставив места ни окрылению, ни восторгу.

Задерживаться дальше в этом месте вдвоем не имело смысла, да и казалось рискованным. Даже покидать его из соображений конспирации следовало только по одному. То, что уже прошло без восторга, красиво закончиться тоже никак не могло. На прощанье они поцеловались. Со стороны это выглядело, скорей всего, как поцелуй по обязанности, нежели поцелуй благодарности и любви. Михаил ушел первым. Вера зачем-то собиралась через какое-то время на стадион, смотреть хоккей. Скорей всего, там ее ждал привязчивый ухажер, которого Вера удерживала около себя на всякий случай. Что ж, не Михаилу было ее за это корить…

На другой день Вера сказала, что во время хоккейного матча ее всю трясло, и она не помнит, как шла игра. У нее было горчайшее чувство, будто она отдалась первому встречному. Из такта Вера не добавила, что этот встречный ничем не заслужил ее признательности, и что коту под хвост было выброшено то, чем она так дорожила и что так долго берегла. Это было ясно без слов.

Все же где-то через неделю они решили остаться вдвоем после работы еще раз. Отчего-то еще теплилась надежда, что все может получиться лучше, чем раньше, что они привыкнут друг к другу и к обстановке, и все наладится, насколько это возможно в обстоятельствах, которые они не могли изменить.

Однако все повторилось почти в мельчайших подробностях, начиная с впечатления, которое неприятно сталкивалось в памяти Михаила с привычным. Его разочаровал цвет волос в потаенном месте – они были светлы и бледны, в то время как он давно уже привык к темному и контрастирующему с белой кожей живота и бедер треугольнику Лены. Казалось бы, какое значение могла иметь такая мелочь для возбуждения, тем более, что сами формы у Веры были хороши, но вот поди ж ты, оказывается, имели. И все же самым главным угнетающим обстоятельством по-прежнему оставалось убожество обстановки, отсутствие постели и возможности раздеться целиком, убожество, оскорблявшее достоинство истинной Вериной любви и эстетическое чувство Михаила. Разрыв между даже скромной мечтой насчет условий, которые позволили бы любить и наслаждаться, и реальным дискомфортом не мог быть преодолен в обозримом будущем. Они осознали, что попали в тупик и больше не пытались оставаться вдвоем после работы. Правда, это не привело к немедленному расставанию, и даже их обычные игры не кончились сразу, но было видно, что по ночам Вере делалось все тяжелей и тяжелей. Вскоре она сказала Михаилу, что подыскала через знакомых другую работу, и еще через пару недель ушла. После этого они стали видеться куда реже – гуляли по городу или ездили по кольцу на метро. У Михаила совершенно не было денег на рестораны и кафе, да и как встречи в людных местах могли бы поправить дело, когда им требовалось совсем другое – уединение и чистая удобная постель. Желаемого нельзя было достичь. В то время большинство влюбленных не имело своей крыши над головой, и не в последнюю очередь именно потому в те годы так много молодых людей занимались загородным и спортивным туризмом, особенно летом. Все же палатка могла заменить им дом, в крайнем случае – даже звездное небо. А еще Михаилу запомнилось из того времени, как Вера поехала в отпуск на относительно малолюдный северокавказский черноморский курорт, расположенный в бухте между двумя лесистыми мысами. Он представил себе подковообразный долгий галечный пляж, на котором Вера одна или в чьем-то обществе проводит по нескольку часов в невеселых раздумьях – молодая женщина с очень ладной фигурой и красивой душой, к тому же красивая лицом, особенно когда ее озаряла добрая и радостная улыбка. Не зная, будет ли ей это кстати, Михаил все-таки послал ей в дом отдыха нежное письмо и неожиданно быстро получил ответ на почтамт до востребования, как и просил в своем письме. Там в первой строчке было написано: «Представляешь – смотрю, мне письмо! И от кого? От тебя, любимый!» Он все еще оставался любимым, несмотря ни на что, не сделался ненавистным виновником перемен в ее жизни и самовосприятии, которых она не желала и не ожидала. В конце концов, случившееся с ней не обязательно должно было уронить ее в глазах будущего мужа – ведь все меньше мужчин ценят девственность невест, особенно если невесты уже не юного возраста, а некоторые и вовсе смотрят на это как на негативное качество и свидетельство невостребованности, чего у стóящей женщины вообще не должно быть. Но даже если мужу не будет безразлично, что кто-то попал в Верино лоно раньше его, то на вероятный в таком случае вопрос ревнивца, с кем ей было лучше – с предшественником или с ним, Вера могла искренне, как на духу, ответить ему: «Конечно с тобой!» – ибо после всего, что она узнала с первым любовником, Михаилу было трудно представить себе, чтобы это могло быть неправдой.

Да, сокрушить Ленину женскую власть над Михаилом не смогли ни Наташа, ни Вера. Это оказалось по силам только Оле Дробышевской – последней молодой женщине, с которой Михаил познакомился все в том же ОКБ. С появлением Оли в его жизни началась новая эпоха, когда он перестал заботиться о том, как бы не потерять Лену из-за связей с другими женщинами.

Однако еще до встречи с Олей имели место и другие события, не столь важные, но все же памятные. Одним из них он считал знакомство с Ниной Верестовой.

Впервые Михаил выделил Нину из массы лишь внешне слегка знакомых сотрудниц ОКБ, с которыми не сталкивался по делу, после случайной встречи в трамвае.

– Здравствуй! Ты здесь живешь? – неожиданно услышал Михаил у себя над ухом, как только вслед за Леной, которую подсаживал на ступеньку, влез в вагон трамвая. Спрашивавший женский голос не был ему знаком, но лицо, к которому он обернулся, все-таки узнал. Пользуясь выражением, бытующим на украинских базарах, это была барышня чи дамочка из технического бюро. Михаил видел ее там, но имени не знал. Прежде они даже не здоровались. Ему сразу не понравилось ее обращение на «ты», тем более при Лене, но делать было нечего, и он ответил:

– Здравствуй! Да, здесь.

– Я – в Новых Домах.

Это было одной остановкой от метро дальше. Его не тянуло продолжать разговор, но полузнакомка без церемоний спросила: