Однако сегодня Наташа явно его не возбуждала. Она была расстроена, как и он, но, вопреки огорчению, проявила такт и ничем не попрекнула Михаила. Он же не понимал что произошло и в чем искать причину неожиданной осечки. Понимание пришло через много лет, когда он подверг системному философскому анализу весь свой любовный опыт – и положительный, и отрицательный. Ответ на вопрос оказался очень прост: когда на Небесах одобряли его выбор, все получалось хорошо и как надо, когда не одобряли, все двигалось со скрипом либо никак, даже если накануне решающей встречи с дамой имелись недвусмысленные свидетельства желания с его стороны. Все иные гипотезы отпали одна за другой. Только эта соответствовала действительному положению вещей. Но чтобы придти к данному выводу, ему предстояло совершить еще достаточно много проб и ошибок.
Молодости неоткуда было узнать это сразу. Чужой опыт либо недоступен, либо не усваивается. Свой накапливается постепенно и куда неспешней, чем следовало бы, исходя из практических потребностей.
Да, физблизость (так говорила сама Наташа, любившая щеголять модными словечками) у них не состоялась. Пробовать вновь им было негде. Но он все еще любил ее и по-прежнему возвращался домой ненормально поздно. В конце концов Лена все поняла, и Михаил не стал отпираться. Единственное, на чем он твердо стоял во время тяжкого для обоих объяснения, что он как любил Лену, так и продолжает любить, Наташа на это никак не повлияла. Лена поверила. Он же пообещал, что больше не будет видеться с Наташей в свободное время. И сделал это не из-за ультиматума «Я или она», а по той причине, что окончательно убедился – нельзя посвятить себя одновременно двоим, если они не согласны делить любящего их между собой, ибо тогда, в случае упорства в раздвоенности, возможен лишь один конец – самому уйти из жизни, как это сделал герой романа Грэма Грина «Суть дела» майор Скоби. Михаил на своей шкуре убедился, что Грэм Грин не выдумал ничего и с тех пор особенно зауважал этого писателя. Но в случае гибели человека, раздираемого двумя любовями, выход был ущербным для всех троих.
Отказ от одной любви наносил ущерб одному или двоим. В данном случае Михаил пожертвовал любовью к Наташе, потом и Наташа отказалась от своей любви к нему. Однако чувства нельзя было унять в одночастье. Наташа, которой он все рассказал, с одной стороны, не хотела поверить в свое поражение, но была и не против наказать его немедленным разрывом – с другой, однако, враз не смогла. Она не раз восклицала вслух: «Господи, какая я была дура, что влюбилась в тебя»! – и пыталась оттолкнуть Михаила, когда он по старой памяти ее обнимал: «Уйди от меня! Ты грязный!» – поскольку знала, что в постели с Леной у него все хорошо. Вскоре Михаил с Леной уехали в свой излюбленный альплагерь «Уллу-Тау» кататься на горных лыжах. Вернувшись оттуда, Михаил узнал, что Наташа не теряла времени даром и закрутила другой роман на работе с известным сердцеедом Львом, бывшим морским офицером. Михаил испытал болезненное ощущение, однако весьма кратковременное, подавив в себе и любовь, и неприязнь. Он совсем перестал заходить в Наташину комнату и странным образом перестал даже встречаться с ней в коридоре, хотя и не предпринимал для этого никаких специальных мер. На месте любви образовалась пустота, но она, в отличие от испытанных после юношеских утрат, почти и не саднила. И тут случилось нечто странное. По вечерам домой Михаилу почти каждодневно кто-то звонил, не говоря ни слова тому, кто брал трубку, и Михаил, взявший за правило первому к телефону не подходить, был уверен, что это пытается хоть как-то добраться до него Наташа. Пыталась ли она о чем-то поговорить, условиться ли о встрече или просто услышать его голос – этого Михаил так и не узнал. Знал, правда, что со Львом она больше не встречалась. Но и это больше не интересовало его. Он изживал из себя остатки чувств к Наташе, и это ему хорошо удавалось, поскольку теперь он полностью держал себя в руках. Постепенно Наташа уходила из памяти, а потом и вовсе исчезла оттуда, иногда появляясь раз в несколько лет как некий знак того, что когда-то она для него все-таки существовала и немало значила. Но в это верилось уже с трудом.
Кстати сказать, в свое время Наташа в его глазах не выдержала еще одного важного теста. Он дал ей прочесть свою первую повесть, над которой упорно и долго работал, стараясь как можно полнее вложить в нее себя самого, и в конце концов заслужил право признать, что сделал задуманное именно так, как хотел, и достиг желаемого. Реакция Наташи показала, что написанное оставило ее почти равнодушной. Ее интересовали совсем другие дела. Единственное, что Михаил смог зачесть в свою пользу, так это ее слова, что как человек он гораздо интереснее и богаче своего героя. Михаил не стал с ней спорить, только невесело усмехнулся. И сделал вывод, что ни о какой общности вкусов и взглядов у них и речи не может быть. И это сказалось на его охлаждении к Наташе гораздо сильнее, чем ее нежелание перестать красить губы и курить.
В итоге он никогда не жалел, что они с Наташей расстались.
Глава 5
Работа в ОКБ ознаменовалась не только романом с Наташей. В бригаде Николая Васильевича Ломакина, которого Михаил всю жизнь почитал своим учителем, работали еще две девушки. Мила Чумаченко поступила туда раньше Михаила, Вера Разумова – позже, так что к приходу Веры отношения Михаила с Милкой уже полностью определились и вылились в веселое необременительное приятельство без всякой примеси секса – по крайней мере, с его стороны. Милка числилась техником-конструктором, но никаким конструктором она на самом деле не была и работала на подхвате – что-то напечатать, что-то немного почертить. Сама же себя она считала только поэтессой и с удовольствием читала Михаилу свои стихи. Одну неполную строфу он даже запомнил на долгие годы:
Пусть будет все – и слезы, и разлуки
И там-там-там-там-там-там-и ты
И грубоватые мужские руки,
Нежней которых не знавала ты!
Насчет знания нежности грубоватых мужских рук вожделевших к ней ухажеров Милка не преувеличивала, но из ее рассказов однозначно вытекало, что всерьез до себя она не допустила никого, однако ко времени их знакомства как раз и собралась допустить, поскольку твердо решила оставить невинность на родине до предстоящего вскоре брака с гражданином Чехословакии – не везти же это добро за границу, будто на нее не было спроса среди соотечественников. Она даже заранее предупредила жениха, что у нее «был мальчик», хотя «мальчику» еще только предстояло появиться и сделать ее женщиной. Михаилу тогда даже в голову не приходило, что Милкины рассказы допустимо было считать не только дружеской откровенностью, но и приглашением на означенную роль. Он с искренним интересом слушал ее, по ходу дела подтрунивая над ее планами и над персонажами ее рассказов. Милка была невысока ростом, но при этом имела очень рельефное сложение. Демонстрируя различие между ней и собой, Михаил показывал, как стряхивает крошки с груди после еды он (при этом ладонь совершала движения в вертикальной плоскости) и как это делает Милка (тут ладонь двигалась горизонтально). Оба они при этом смеялись. Дома у поэтессы было неблагополучно. Свою мать она любила и жалела и даже свои стихи подписывала девичьей фамилией матери. Плюгавый (по ее выражению) отец был хам и потаскун, но мама все это терпела из-за двоих детей – Милки и ее младшего брата. Среди Милкиных знакомых преобладали редактора художественных изданий, киношники, композиторы, джазовые музыканты и тому подобная богемная публика. Милка просветила Михаила относительно сексуальных пристрастий дам, вращающихся в этих кругах. По ее словам, особую готовность к занятиям оральным сексом (в то время еще не слишком распространенным в обществе) проявляли две категории женщин – певицы, заботящиеся таким образом о наилучшем состоянии голосового аппарата, и врачихи, считающие, что это отлично содействует укреплению их организма. У Михаила за всю жизнь не было среди возлюбленных ни певиц, ни врачих, но уже в скором времени он смог убедиться, что с этим делом прекрасно справляются дамы многих профессий. Видимо, сведения о полезности данного способа любви для женщин так же хорошо распространялись среди прекрасной половины населения, как и сведения о его ошеломляющей приятности и остроте удовольствия среди мужчин.
Однажды Милка с воодушевлением сообщила Михаилу, что на сегодняшний вечер договорилась о встрече с одним редактором, который уже давно к ней вожделел. Квартиру им предоставил известный пожилой композитор, отличавшийся большой широтой сексуальных взглядов. Он сказал Милке: – «С кем хочешь! Хорошо бы когда-нибудь и со мной!» В тот вечер, уходя с работы, Михаил благословил Милку своим поцелуем на предстоящий подвиг и на следующее утро получил краткий, но выразительный отчет о благоприобретенном поэтессой опыте. Любовник оказался на высоте, ее итоговый вывод был таков: «Если бы я могла вывернуться наизнанку, я бы вывернулась!» Любовник был в абсолютном восторге. – «Прости меня, – признался он ей, – я видел женщин, но такой – никогда!»
Сейчас могло показаться странным, но даже столь высокая оценка Милкиных достоинств компетентным мужчиной не заставила Михаила взглянуть на Милку новыми глазами. У него и мысли не появилось, что она хочет его раззадорить. И оба они от души посмеялись, когда Михаил предложил укрепить возле подъезда, где жил композитор, мемориальную доску со следующим текстом: «В этом доме такого-то числа великая русская советская поэтесса Людмила Остроградская (Чумаченко) совершила великий патриотический поступок, оставив Родине свою невинность перед выездом за границу». Удивительным Михаилу показалось только одно – после столь упоительного начала сексуальной жизни Милка больше не стала встречаться с первым любовником, который ее вполне устраивал, не говоря уж о том, как она устраивала его. – «Почему?» – спросил Михаил, и она серьезно ответила: «Я встретила его в ВТО с женой. Он так ее боялся!» Потом у нее объявился в любовниках сын какого-то зам. министра, мастер спорта по велогонкам. Этот ей понравился меньше. Заметив в глазах Михаила невысказанный вопрос, поэтесса с лаконизмом спартанки обронила одно только слово: «Диаметр». За такую откровенность женщину действительно следовало ценить. Но вскоре она уволилась в связи с отъездом в Чехословакию, и о ней больше ничего не было слышно. Однако еще до ее исчезновения за горизонтом – «за бугром» – в их бригаду поступила Вера, тоже как техник, но только уже как настоящий техник-конструктор, к тому же учившаяся на третьем курсе вечернего машиностроительного института. Вера успела-таки лично удостовериться в том, насколько запанибрата Михаил обращался с Милкой. Однажды он пригрозил расшалившейся Милке отшлепать ее и, поскольку она не прекратила, тут же выполнил обещание, огрев ее ладонью по заду. Милка ничуть не обиделась. Вера же была потрясена. Придя в себя, она твердо пообещала, обращаясь к Михаилу: «Я такого с собой не допущу!»
Допустила – вопреки обещанию и своим принципам. Допустила без нажима и уговоров, даже с радостью и готовностью. Правда, не очень скоро – года так через два, уже после истории с Наташей, которую она, конечно, видела со стороны. Допустила и не такое. А произошло вот что.
Они с Верой тоже быстро стали приятелями, и поэтому Михаил знал, что она уже могла бы выйти замуж, если бы претенденты на ее руку и сердце не оказывались все как один уже женатыми людьми. Одна мысль, что из-за нее мужчины бросят жен и детей, приводила Веру в ужас, и она отказывалась от таких предложений сразу. Она была прочно воспитана в духе старых добрых семейных традиций, и Михаил не сомневался, что до замужества она и не мыслит начать половую жизнь. Да и начав ее с мужем, не стала бы вести ее с кем-то еще. От одного слова «любовница», произнесенного вслух, ее передергивало, но отнюдь не потому, что она была ханжой, а просто в силу искреннего убеждения, что в такой роли порядочная женщина выступать не может.
До поры до времени Михаил не придавал ее взглядам особого значения. Просто принял к сведению, что по характеру она вот такая – и все. А, собственно, что плохого было в ее убеждениях? Радоваться должен человек, получая жену с такими устоями, особенно в нынешние времена.
Михаилу так и осталось неведомо, когда и из каких побуждений веселый лукавый амур натянул свой лук и пустил стрелу в доброе Верино сердце. Тем более, что она действительно все знала про него и Наташу. Позже он постеснялся об этом спросить, сама же Вера ничего не сказала, но только понял Михаил, что Вера любит его уже давно.
Однажды он без всякой задней мысли остановился рядом с сидевшей за столом Верой и вдруг, повинуясь какому-то импульсу, полученному извне, наклонился и припал лицом к ее пышным светлым естественно вьющимся волосам. Михаил мог лишь твердо поручиться, что это не было с его стороны озорством. Вера дрогнула, но не отстранилась. В следующий миг ладони Михаила уже охватывали обе ее груди. И снова она не отстранилась. —«Допустила!» – с радостным изумлением подумал он, вспомнив о данном ею еще при Милке зароке. И уже не думая о последствиях, Михаил повернул руками ее голову к себе и стал целовать губы, щеки, а когда оторвался наконец от Вериного лица, увидел ее недоверчивый, но радостный взгляд. Значит, ей самой хотелось этого, иначе как это можно было понимать? Признаться, Михаилу и самому в это не верилось. Но, словно стремясь сокрушить в нем последние сомнения, Вера в свою очередь обняла и притянула его к себе, чтобы целовать, целовать самой, а не только отвечать на его поцелуи. Очень скоро Михаил убедился, что в ласках для него не существует никаких запретов. Вера была готова пойти на все.