Поэтому Бобров обратил все помыслы на укрепление своих позиций в городе. Еще когда можно было ходить через портал, он закупил несколько керосиновых ламп, которые, в связи с веерными отключениями электроэнергии, снова становились популярными. А вот керосиновые лавки, бывшие еще в шестидесятых непременной принадлежностью любого населенного пункта, почему-то не появились, и вместо керосина пришлось применять дизтопливо. Лампы после демонстрации их возможностей, ушли влет. Потихоньку стали брать и дизтопливо. Но если последнего было припасено достаточно, то про тривиальные фитили как-то забыли. А сообщение через портал уже прервалось и пришлось Боброву выходить из положения. Из положения он, конечно, вышел, но с репутационными потерями, и положил себе за правило, в следующий раз продумывать все свои нововведения более тщательно.

Пока же он, взвалив все дела на Серегу, постарался завязать более тесные связи с правящей верхушкой города. Однако местный олигархат отнесся к новоявленному скоробогачу не то, чтобы свысока, но очень осторожно. Правда, Бобров демонстрировал абсолютное нежелание примазаться к властной верхушке, имея дело в основном со средним звеном: судьи, архонты, видные члены народного собрания. То есть люди, сидевшие на твердом заработке в одну-две драхмы в день. Бобров устраивал им небольшие симпосионы, дарил недорогие, но всегда редкие подарки и очень скоро расположил к себе до такой степени, что в, так сказать, общественной жизни города тайн для него практически не осталось. Другой бы на его месте с радостью воспользовался создавшимся положением или в целях личного обогащения, или в целях получения кусочка власти, потому что целую власть навроде диктаторской в Херсонесе получить было невозможно. За этим строго следили, и любой мало-мальски популярный в народе политик рисковал схлопотать остракизм и изгнание вместе или по отдельности, что, в любом случае, низводило его до уровня рядового обывателя.

Вот там-то, в этой среде, куда сходились все нити управления хозяйством полиса, Бобров и отметил нездоровое шевеление. И когда он впрямую поинтересовался в чем, мол, дело, ему также впрямую ответили, что мирные доселе скифы что-то нехорошее затевают. Разведка в полисе, конечно, была поставлена из рук вон плохо, но вездесущие купцы донесли-таки до нужных людей сведения, добытые или ими самими, или их приказчиками и доверенными лицами. Правда обобщать эти сведения, анализировать их, и делать выводы было некому. Вернее, не было человека или службы, которая только этим бы и занималась. Каждый человек в руководстве полиса понимал и использовал эти сведения по-своему. Вот и Бобров решил использовать их по-своему.

Он тут же связался с Агафоном, который был тесно связан с торговой верхушкой скифов. Агафон конечно осторожничал, но все-таки признался Боброву, что его партнеры по торговле не исключают военного решения некоторых спорных вопросов. Так завуалировано называлось желание немного пограбить слишком разжиревших греков. Не добившись от Агафона конкретики по времени выступления и задействованных сил, Бобров решил действовать самостоятельно.

Первое, что он сделал, это объявил призыв в свое личное войско. Бобров не собирался сталкиваться в чистом поле со знаменитой скифской конницей, и поэтому ему на хрен не были нужны ни гипасписты, ни сариссофоры, ни педзетайры. А если брать времена поближе, то алебардисты, копейщики и пикинеры из знаменитых швейцарских баталий. Боброву ближе подуху и тактике применения были знаменитые английские йомены с длинными луками.

Зная Бобровскую щедрость и бытовые условия его солдат, в первый же день набежало десятка два кандидатов. Разбираться с ними Бобров послал Евстафия, который был командиром его отряда. Он вполне резонно решил, что коль Евстафию этим народом предстоит командовать, то пусть он их и отбирает. Командир Бобровского воинства задачу понял правильно. Он отдавал предпочтение прежде всего людям, имеющим пусть и небольшой, но боевой опыт. Вторыми по предпочтению были рыбаки, как люди, умеющие не теряться при смене обстановки и быстро принимающие решения. Ну и последними шли строители — народ с твердой рукой и острым глазом. Когда Евстафию попался бывший кузнец, он сразу отправил его к Боброву.

За три дня в Бобровскую «армию» было принято двадцать шесть человек — все, что удалось отобрать в большом городе. Принятые не успели порадоваться отличной еде, необычной, но удобной одежде, мягкой постели под надежной крышей, а также обещанному заработку, как на них набросились злобные ветераны — солдаты, прослужившие у Боброва почти полгода и в полной мере проникнувшиеся его идеями бесконтактной войны. Новобранцы стонали от нагрузок, но учителя были безжалостны, с потом вколачивая в подчиненных основы военной науки.

Однако, через неделю стоны поутихли и из сырого «мяса» стали получаться, нет, не солдаты еще, а только нечто на солдат похожее.

Бобров попросил Евстафия построить новобранцев, и когда те образовали относительно ровную шеренгу, спросил:

— Может, кто хочет обратно? Может кому-то здесь не нравится? Не стесняйтесь. Обещаю, что никому ничего не будет.

За спиной Боброва стояла группа ветеранов и зловеще ухмылялась. Из строя новобранцев не вышел никто.

— Ну и отлично, — сказал Бобров. — Продолжайте, Евстафий. У нас есть еще примерно неделя.

Сам Бобров занялся укреплением усадьбы. На стены он особо не уповал, имея в виду их высоту и толщину. Высота его стен на раз преодолевалась всадником, вставшим на седло, а толщина могла быть пробита обычным бревном, даже не доводя его до состояния полноценного тарана. Это вон городские стены могли выдержать серьезный штурм, к тому же обладая многочисленными, подготовленными и самоотверженными защитниками. Бобровская же усадьба была серьезному войску на один зуб.

Если бы у Боброва было время и люди, он бы смог превратить усадьбу в неприступную для набега крепость даже с тем войском, которым в данный момент располагал. Но людей у него было маловато для такого серьезного дела, а вот времени могло не быть вовсе. С другой стороны ему было жутко жалко отдавать на поток и разграбление свою обустроенную усадьбу и виноградники, верфь, равной которой не было во всей Ойкумене и поставленную с нуля бондарную мастерскую. Они с мужиками конечно потом все восстановят, но восстанавливать все с нуля… Ведь за это время можно было уйти еще дальше.

Поэтому Бобров решил попробовать продержаться. Все-таки не полномасштабная война грядет, а просто вооруженное выяснение некоторого недопонимания. И Бобров приступил к подготовке.

В составе литературы, которая предлагалась технической библиотекой, не было основ фортификации, видно не предусматривалось ознакомление современных гражданских инженеров с правилами построения крепостей. Боброву пришлось руководствоваться собственными воспоминаниями и впечатлениями от прочитанных когда-то давно, еще до развала, книг.

Помня, что скифы сильны своей конницей, а пехоты у них как бы не предполагалось, если конечно не подключат каких-нибудь временных союзников типа Пантикапея, Бобров решил первым делом обезопасить, так сказать, конницеопасные направления. Таковыми виделась ему дорога по берегу бухты и дорога через соседский участок. Усадьбы на нем не было, а каменная стенка, разделяющая участки была совершенно не серьезной. Лошадь с всадником ее может быть и не преодолеет, но пробить в ней проход можно и без применения тарана. По его непросвещенному мнению, лучшей преградой для конных варваров был бы рассыпанный вокруг «чеснок». Но изготовить такую массу стальных заковыристых изделий за столь короткое время, которое, скорее всего, осталось до самого набега, было просто невозможно без высокотехнологичных станков двадцатого века. Про здешних же умельцев вообще говорить не приходилось.

Поэтому Боброву оставалось, только молча смириться с этим и начать думать над другими вариантами. Другой вариант напрашивался тут же. За ним далеко ходить было не надо. Не меньшую радость, чем чеснок коннице доставляют маленькие колышки, скрытые в траве. Однако забить колышек в каменистую землю — задача не из ординарных. К тому же часть конницеопасного направления составляла совершенно голая местность без признаков травы. И колышки там замаскировать невозможно.

И вдруг Боброва осенило — камни. Обычные камни. Но разбросанные в живописном беспорядке.

— Будь я лошадью, — подумал Бобров. — Я бы на таком непременно споткнулся. Кстати, я бы споткнулся даже, будь я всадником. Но спешенным.