5. Мостик

Мостиком базы назывался самый большой отсек выведенного в точку Лагранжа М-сингулярности корабля – когда-то одного из крупнейших танкеров, перевозивших жидкий водород и гелий с Юпитера на Землю и Луну. Для наибольшего объема внутренние перегородки отсека, куда заливался груз, были демонтированы, а сам мостик оборудован дьявольски сложной системой векторной гравитации, позволявшей использовать все его поверхности для размещения аппаратуры и операторов. Подобная концентрация людей в едином беспереборочном объеме вызывала зубовный скрежет у комиссара по безопасности. Она при каждом визите на базу собственноручно выписывала командиру рекламации, прекрасно понимая – тут мало что можно сделать, так как вблизи М-сингулярности работа приборов отличалась крайне низкой надежностью и требовала максимального контроля человеком. Впрочем, люди тоже оказались подвержены влиянию червоточины, и требовалась их ротация. Но с каждым разом добровольцев становилось все меньше и меньше.

Направляющая нить хоть как-то позволяла ориентироваться в сотворенном лабиринте. Корнелиус, придерживаясь ее и шагая по прихотливо вьющейся зеркальной дорожке среди островков с различными векторами гравитации, не уставал поражаться, насколько внутреннее устройство мостика напоминает ему мальденбротовские фракталы, а точнее – их художественное воплощение в картинах Эшера. Казалось, он идет сквозь наложение спиралей, составленных из чередующихся в регулярном порядке операторских мест, мимо фигур, запакованных в ослепительно белые коконы демпфер-скафов. В них они были похожи на огромных личинок с короткими лапками, которые тем не менее ловко скользили по управляющим панелям, снимая тысячи и тысячи показаний дистанционных датчиков, отслеживающих изменения в М-сингулярности. Лабиринт, улей, бесконечность – такие метафоры вспыхивали в уме Корнелиуса. Но поскольку ни одна из них не исчерпывала виденное, он и далее подыскивал слова, позволявшие хоть как-то охватить необъятное.

Несколько раз при посещении мостика ему чудилось, что он видит самого себя и отнюдь не в отражении зеркал. Когда же об этом заикнулся Бруту, тот на полном серьезе подвел под это научную гипотезу о том, что вблизи М-сингулярности возникают пространственно-временные искажения, из-за чего Корнелиус вполне мог заметить самого себя в будущем или прошлом. Нельзя исключать варианта, когда он столкнется с самим собой, что называется, нос к носу. Поэтому следует заранее подготовить те вопросы, которые он захочет прояснить у Корнелиуса-будущего, и ту информацию, которую он решит довести до Корнелиуса-прошлого.

Вот в чем беда, думал он, проходя мимо откровенных признаков кризиса в исследованиях М-сингулярности – пустых операторских мест, иногда со следами принудительного демонтажа в поисках необходимых для починки деталей, вот в чем дело – у нас не хватает даже слов. На каком-то этапе прогресса человечества внезапно перестали возникать, придумываться, образовываться новые слова, хоть как-то описывающие, что происходит с нами. Перестали рождаться метафоры, образы… Возможно, они еще есть в математике, наверняка они продолжают возникать в физике, но эти науки настолько далеки от повседневности, что утратили с ней точки соприкосновения. Может, я потому так привязан ко всей этой архаичной литературной белиберде, потому что стараюсь там отыскать нужные слова и образы? Вот что я здесь и сейчас вижу? А вижу я сходство с Солярисом, той ныне забытой метафорой всего непознаваемого, что давным-давно рождено воображением философа-фантаста. Да, были и такие. Философы-фантасты, астрономы-фантасты, физики-фантасты, инженеры-фантасты… Люди, непокладавшие ума в жажде творить иные миры.

Солярис – как предчувствие М-сингулярности. Почему и нет? В конце концов из того, что мне удалось понять за то время, пока нахожусь здесь, оставив все иные дела в Солнечной системе на пару десятков «янусов»? Главное, что я осознал, – никто ничего не понимает в М-сингулярностях. А единственный человек, понимающий в них, находится вне пределов нашей физической реальности.

– Я не понимаю, Брут, – сказал в тот раз Корнелиус, – как может быть такое, что имеется некая физическая теория, проработанная модель, много публикаций, но при этом никто и ничего не может понять в происходящем.

– Добро пожаловать в эпоху сингулярности знаний, комиссар, – почти весело ответил Брут, привычный отвечать на подобные дилетантские вопросы. – Современные люди редко задумываются, каково это – существовать в условиях, когда человечеством накоплены столь чудовищные массивы знаний, что оно лишилось способности его осмыслять, перерабатывать, проводить вторичную, третичную кодировки… Знания – как регулярные рейсы к небесным телам Солнечной системы. – Повинуясь движению пальца Брута, перед ним возникла картинка Земли, опутанная маршрутами рейсовиков к Меркурию, Венере, Марсу, основным планетоидам Пояса астероидов и дальше – за пределы М-сингулярности – к Сатурну, Нептуну, Урану. – Если мы отправляемся на Марс, то за определенный временной отрезок никак не сможем заглянуть еще и на Венеру и тем более слетать к Оберону. Понимаете метафору? Знания, конечно же, кодируются, спрессовываются в обзорные статьи, школьные учебники, популярные издания, но все они лежат, скажем так, в пределах орбиты Луны. Если вы хотите посвятить себя теории сингулярностей или какой-нибудь центральной догме высшей эволюционной генетики, вам придется отправиться на Марс, а то и вовсе – в Облако Оорта без какой-либо гарантии добраться до назначенной точки маршрута. Увы, Корнелиус, но знание человечества окончательно превратилось в набор узких специализаций, где специалисты близких и родственных направлений с трудом понимают язык друг друга. Что говорить о теории М-сингулярностей, которая решает задачу изучения изначального логоса мироздания, начала начал, если угодно – замысла и промысла творца, если таковой существовал. Теория М-сингулярностей – это даже не физика, как многие ошибочно полагают, это – метафизика, это и новая ступень обобщения, и античный термин, относящийся к синкретизму философии, теологии, этики, искусства.

– Закат соляристики, – пробурчал под нос Корнелиус и пояснил громче, поймав заинтересованный взгляд Брута: – Давным-давно была написана книга о некоем космическом объекте – разумном океане на далекой планете. Солярис, так назывался океан, а наука, его изучавшая, – соляристикой. Но поскольку люди совершенно не понимали то, о чем могло мыслить подобное существо, то и наука постепенно пришла в упадок ввиду отсутствия хоть какого-то позитивного выхлопа. Однако, насколько я могу судить, наша наука все же имеет успехи и открытия еще имеют место…

– Стечение благоприятных обстоятельств, – махнул рукой Брут. – Некие направления обладают своего рода научной модой, быть может, из-за многообещающих результатов, которые вот-вот будут получены, но чаще – из-за харизмы ученого и его способности увлечь молодежь, повести за собой, сконцентрировать, так сказать, интеллектуальный кулак в направлении главного научного удара. Червоточин как раз из таких. – Брут помрачнел. – Был.

– Тогда не все потеряно… – начал Корнелиус, но начальник базы покачал головой:

– Он всех забрал с собой на Амальтею, когда его попросили удалиться с Луны. Сингулярность поглотила всех до единого. А вместе с ними и наши знания о сингулярностях. Конечно, мы пытаемся восстановить утраченное, но требуется слишком много времени и мозгов… Кстати, М-сингулярность некоторые так и расшифровывают – сингулярность Минотавра. Вы ведь знаете, кто такой Минотавр?

– Да, конечно. Но это не совсем точное толкование, так?

– М – от фамилии Манеев, – сказал Брут, и на его лице возникло странное выражение. Корнелиус готов был поклясться, что это смесь отвращения, презрения и плюс ко всему стыда. Было бы тактичнее перевести беседу в иные сферы, далекие от тех, где фигурировал этот пока неизвестный комиссару человек, но Корнелиус находился не в том положении, где следовало слыть деликатным. Впрочем, начальник базы это тоже прекрасно понимал, а потому без всякой подачи со стороны комиссара продолжил:

– Манеев – основоположник теории сингулярностей. Червоточин его ученик… Единственный. Сам Манеев харизмой великого ученого не обладал, а с учениками не церемонился… Был весьма жёсток, если не сказать жесток. Те, кто пытались у него учиться, сравнивали его с железным первопроходческим роботом. Следовало сначала победить в поединке, чтобы вырвать хоть крупицу знаний… Но Червоточину каким-то образом это удалось… До неприличия быстро… слишком быстро, что и породило слухи, будто его достижения в теории сингулярностей на самом деле разработки Манеева, а Червоточин присвоил. Но поскольку иных специалистов не имелось, то все это так и осталось лишь слухами недоброжелателей…

6. Изображения не лгут

– Точные размеры М-объекта установить не удается, – голос нарушил тишину мостика. – Погрешность – три порядка.