– То есть это все-таки результат неудачного эксперимента? Кто именно или что именно послужило причиной… гм… произошедшего?

– Вы ловко избежали слова «катастрофа», Корнелиус, – не то с одобрением, не то с осуждением сказал Брут. – Предлагаю все же именовать произошедшее так. Поскольку, если без экивоков, катастрофа поставила под угрозу существование всей Солнечной системы и должна была внести необратимые изменения в движение всех небесных тел, в том числе и Земли, конечно же.

– Должна была? – поймал самое важное комиссар. – Но не внесла, так следует понимать?

Брут щелкнул пальцами:

– Вот здесь проблема, комиссар. Конечно, все можно списать на устойчивость планетарных резонансов, на неизвестные нам пока механизмы их сохранения и противодействия вносимым в движение планет возмущениям. Небесная механика не та область физики, где можно ожидать каких-либо откровений. До сей поры мы прекрасно обходились ньютоновской механикой и лишь для ближайших к Солнцу планет делали небольшие релятивистские поправки… Хотя если взглянуть на нашу Солнечную систему, так сказать, извне… Вы ведь в курсе парадокса Пильмана?

Корнелиус нахмурился, но память отказалась выдать хоть что-то на запрос про названный Брутом парадокс.

– Немудрено. Это ни в коей мере не теория, а всего лишь сформулированное недоумение, подкрепленное обширной базой наблюдений за планетными системами иных звезд. Виктор Пильман, да благословит богиня Минерва его имя, – Брут сделал странное движение, коснувшись подушечкой большого пальца своего могучего выпуклого лба, еле-еле прикрытого кудряшками редких волос, а затем полных, резко очерченных губ, – проделал статистическое обобщение и пришел к выводу, что все эти системы являются хаотичными, в отличие, как вы понимаете, от нашей собственной. То, что мы считали нормой, на самом деле – самый возмутительный и необъяснимый парадокс. Единственным исключением, да и то весьма условным, можно считать планетарные системы, возникшие вокруг не главного светила, а одной из планет-гигантов. Но такие тоже можно пересчитать по пальцам.

– Кое-кто считает, будто М-сингулярность на самом деле место зачатия бога, который закуклился там, как насекомое, проходящее метаморфоз. Через энное количество оборотов он явит нам свою славу и тогда… – Корнелиус замолчал, однако Брут даже не улыбнулся, он не исключал и подобные метафизические фантазии. Наоборот, он склонился к комиссару и спросил:

– И что случится, когда в наш мир явится бог?

– Чудеса и диковины, передай дальше, – сказал Корнелиус, не ожидавший, что Брут отнесется к его словам столь серьезно. – А что попросите вы, если перед вами предстанет он – всемогущий и всеблагой?

– Воскрешения, – кратко ответствовал Брут, и у Корнелиуса невольно вырвалось:

– Вашей жены Саломеи? – Прикусывать язык было поздно. Уши горели. Как комиссар по братству, Корнелиус имел доступ к личной информации сотрудников базы, но не стоило это демонстрировать столь откровенно. Впрочем, Брут ответил совершенно спокойно:

– Да, она погибла в Океане Манеева на Европе. Но если воскрешать, то всех. Всех, кто жил до нас, понимаете?

– Но ведь… ведь это безумно много.

– Не так уж и много, комиссар. За все время нашего существования насчитывается порядка ста миллиардов. Если для них не хватит Земли, то можно терраформировать Марс или Венеру. Венеру даже предпочтительнее…

Корнелиус решил не углубляться:

– Если бы мне выпала такая возможность, я бы посоветовал богу гипостазировать те категории нашего ума, относительно которых у человечества всегда имелись диаметральные точки зрения. Как проще было жить, если бы мы видели материализованные образцы совести, честности, любви, справедливости…

– Корнелиус, вы повторяете слова моего учителя, – усмехнулся Брут. – Он говорил ровно то же.

– Великие умы думают одинаково, – развел руками Корнелиус. – И все-таки, Брут, посоветуйте какой-нибудь путеводитель по теории М-сингулярностей, для общей эрудиции, так сказать…

– В теории М-сингулярностей нет комиссарских путей.