4. Шут

Корнелиус дожевал твердую безвкусную галету, отхлебнул из медной кружки. Он ее возил с собой повсюду и пил исключительно из нее, что повергало окружающих в неменьшее изумление, чем его походная библиотечка бумажных книг. В дверь осторожно стукнули – весьма старомодно, надо сказать. По этикету космического общежития вход в жилой отсек предварялся дистанционным звонком и предварительной договоренностью о встрече. Ведь подавляющее большинство космоплавателей никого ни при каких условиях не допускали в крошечное личное пространство.

Подкинутый Брутом путеводитель по теории М-сингулярностей (несмотря на его замечание по поводу комиссарских путей в науке) лежал на столе, автоматически перелистывая страницы, густо усеянные значками гиперматематики. Привычные символы элементарной и высшей математики казались шумерской клинописью на скверно обожженной глине по сравнению с каллиграфией. Единственным местом, содержавшим больше текста, нежели формул, оказалось введение, из него Корнелиус извлек только одно: М-сингулярности являлись физическим аналогом изначального логоса, который в Большом взрыве и породил мироздание, поэтому физика и аналитический аппарат теории, по сути дела, пытался описывать явления, протекавшие в изначальном логосе до начала всего.

Дальше начиналось тотальное господство гиперматематики, где Корнелиус выискивал «комиссарские пути», но находил и разбирал лишь поясняющие надписи, которые, однако, ничего не поясняли, да названия наиболее ключевых, которые и на уравнения в его понимании нисколько не походили. Впрочем, творцам теории М-сингулярностей нельзя отказать в одном – умении подбирать поэтичные названия. Здесь встречались Уравнение Ариадны, Преобразование Нити, Замена Брута, Подстановка Венеры-Ио, Решающий Фактор Телониуса, Океан Манеевской Неопределенности и даже Пасифайское Материнское Изначалие, но какой метафизический смысл скрывался за ними, Корнелиус не разобрал и вряд ли был способен это сделать.

Грызя галеты, он так погрузился в разглядывание страниц путеводителя, что стука не услышал, а когда поднял голову, увидел на пороге каюты Пасифию, смущенно улыбавшуюся. Была она в неизменных хламиде и тюрбане, но сменивших цвет на нежно-салатовый.

– Входите, – сделал приглашающий жест Корнелиус. – Пытаюсь совместить питание грубой физической пищей и пищей духовной, а точнее – умственной, но боюсь получить несварение.

Поколебавшись, Пасифия шагнула внутрь, цепко охватила обстановку, и Корнелиус готов был поклясться – ей хватило единственного взгляда, чтобы уловить все, даже мельчайшие детали. Поэтому дальнейшие ее действия, вроде повышенного интереса к стоящим на приступке иллюминатора книгам, являлись не столь необходимыми, сколь церемониальными. Пасифия вполне могла удалиться, составив полноту картины о том, как поживал ее подопечный. В том, что она способна это сделать – нисколько не заботясь о подобающих церемониях, – Корнелиус тоже не сомневался. Пасифия нагнулась к книжным корешкам, наклонив голову к плечу, осмотрела, шевеля губами, как человек, давно не тренирующий навык чтения. Оно и понятно, в эпоху говорящих машин, когда даже чашка могла дать пояснения относительно содержимого в ней, чтение больших кусков текста выглядело архаичным.

– Не желаете? – Корнелиус, ощущая неуместное беспокойство, протянул Пасифии распотрошенную пачку галет. – Я тут решил немного… – Он не закончил, но она осторожно двумя пальчиками вытянула сероватую питательную плитку, осмотрела, понюхала и вдруг широко улыбнулась:

– Так вот какое у вас пирожное «мадлен», Корнелиус.

– Простите? – озадачился он. – По вкусу эта… гм… эти галеты на пирожное не похожи, извините…

Она прикусила плитку, пожевала.

– Могу себе представить, какие воспоминания они в вас пробуждали, – сказала Пасифия. – Именно поэтому я предпочитаю макать их в варенье. Представляете, Корнелиус, но наш корабельный кибершеф совершенно не умеет варить варенье. Мне пришлось перевести килограммы драгоценных ягод, прежде чем удалось подобрать необходимый режим и получить нечто похожее на бабушкино варенье, а не компот. Неужели в вашей коллекции бумажных книг не нашлось места для Пруста и его «В поисках утраченного времени»?

– Увы, – развел руками Корнелиус. – Такой книги у меня нет… это что-то про путешествия во времени?

– Это что-то про путешествия, а вернее про блуждания в лабиринтах собственной души и памяти… В романе главный герой откусывает кусочек пирожного «мадлен» и анализирует ощущения и воспоминания, которые вызывает его вкус… и так на протяжении семи томов, – сказала Пасифия. – Гениальное произведение, классика феноменологии. Каждый обязан с ним ознакомиться.

– Наверное, все дело в этом, – покаялся Корнелиус. – Я не являюсь феноменологом. И у меня вряд ли хватит терпения читать семь томов о том, как герой вкушает кусочек пирожного. Предпочитаю более легкое чтиво. – Корнелиус кивнул на стоящие томики. – Во времена Пруста такого жанра не существовало. Были отдельные произведения, но в целом люди не задумывались о будущем и тем более не строили на его счет воображаемых моделей. Расцвет жанра пришелся на конец двадцатого века, потом он просуществовал ни шатко ни валко до середины следующего века, а затем и вовсе сошел на нет.

– Почему? – Пасифия неожиданно заинтересовалась. – Думать о будущем стало неинтересно?

– Я связываю это с активностью Юпитера, – серьезно заявил Корнелиус, и Пасифия пристально на него посмотрела, пытаясь разгадать – серьезен он или шутит. – Видите ли, Пасифия, систематическое чтение этих и подобных им книг снабдило мой разум самыми невероятными моделями и гипотезами. Я не утверждаю, что это дает мне особое преимущество по сравнению с тем, как функционирует интеллект современников, но, по крайней мере, там, где обычный человек предложит пару-тройку научно обоснованных гипотез, объясняющих происходящее, ваш покорный слуга выдаст не менее десятка столь же неуместных фантазий, привлекающих к объяснению целый сонм несуществующих, быть может, несуществующих, – поправился Корнелиус, – сущностей. Вот, например, демонстрирую вам, как практикующему феноменологу, ход моих размышлений. Посылка номер один заключается в некоей модели, объясняющей развитие человеческой цивилизации воздействием на нее модулированного космического излучения, этакого Гласа Господа, который управляет нами с той поры, как мы возникли в мироздании. Данную посылку можно дополнить тем, что сам человек есть порождение космической сверхцивилизации, чья задача и смысл существования состоит в поиске во Вселенной ростков разума, и если обнаружит – культивировать и выращивать их. Посылка номер два имеет несколько юмористический оттенок… Вы ведь знаете, что такое юмор? – Пасифия улыбнулась и слабо помахала ладошкой.

Корнелиус вздохнул:

– Нет, вы не знаете что такое юмор. Это еще одно направление человеческой культуры, исчезнувшее примерно в то же время, что и фантастика. Одной из форм существования юмора являлись изустные короткие истории, которые яркой и парадоксальной развязкой вызывали у слушателя неодолимый приступ смеха, если, конечно, у него имелось так называемое чувство юмора.

– Никогда о таком не слышала, – призналась Пасифия. – Вы можете привести пример?