— Я, Ваша светлость, полагаю амуницию их таковой…
— Позови Закарию.
Лошадь Его Светлости, Пустельга не походила на свое имя. Единственным неоспоримым достоинством каурки было спокойствие. Гильом Десятый, Герцог Аквитанский, почесал подбородок и глянул на солнце. Милостив Господь, они вполне успевают до темноты.
— Отец мой, здравствуй и радуйся!
— Как давно мы не виделись, дочь моя… — ухмыльнулся в бороду герцог. — Неужели ты за это время выучила тот самый псалом?
— Папа. — надула губки девочка. — я же не хочу… Он скучный! Он некрасивый!
— Некрасивый? — поднял брови Гильом. — Да неужели?
— Отец, а мы будем сегодня охотиться? Мы же сегодня приедем? А пруд…
Никто. Никто не мог себе позволить говорить без приглашения в присутствии герцога Аквитанского… А тем более перечить ему. Никто, кроме его старшей дочери. Балованная и любимая — матерью (упокой Господь её душу), отцом, духовником, учителями — красавица двенадцати лет мало в чем получала отказ.
Не в том было дело, что титул её был высок (а станет еще выше), что владения велики (и станут еще больше), что отец силен и властен. Видя её ладную фигурку, ни минуты не сидевшую спокойно, слыша музыкальный голосок люди начинали улыбаться. За это они прощали ей все — да и не так много надо было прощать.
— Дочь, для охоты место всё равно неподходящее. Посему, порадуй святого Михаила, своего отца и каноника… Выучи псалом. И не фыркай.
— Повинуюсь, отец мой. — сердито встопорщила медный сноп своих волос графиня Пуатье. Вот талант у девицы, даже поклон превратить в выражение неудовольствия! Его Светлость только возвел очи горе.
— Закария, подойди.
— Господин. — почтительно склонил голову кузнец.
— Желает мой капитан поставить под копья мои еще двадцать человек. Что ты можешь сказать об этом?
— А куда именно поставить, Ваша Светлость? На стены, в поле, в седле?
Это был вопрос.
— Пока не решил.
— Тогда полагаю необходимым шлем с наносником, малую пику, два метательных дротика и кольчугу. В остальном же — не силён. Могу еще наконечников для стрел сделать.
Его светлость помолчал.