Гр. 24. Рейтинг Байдена, GALLUP[677]

К России у Соединенных Штатов были свои счеты, они, по словам американского политолога П. Робертса, кроются в том, что Россия «стоит на пути мессианского представления о роли Америки. Поэтому Россию обнесли частоколом из военных баз и превратили бывшие советские республики в марионеток… Я боюсь, что если Россия поддастся на иллюзии, что американское правительство готово с ней дружить, то Америка тем или иным способом получит над ней контроль или нейтрализует ее»[678]. Факт остается фактом, подтверждает французский социолог Э. Тодд, «единственная угроза американской империи — Россия, которую, следовательно, необходимо изолировать и расчленить»[679].

«Первая Холодная война», мотивированная идеологическими мотивами борьбы с большевизмом, брала свое начало с Русской революции 1917 г.[680], однако ее объективные предпосылки появились задолго до прихода большевиков к власти. Обращая внимание на этот факт, американский историк Р. Поваски указывает, что «корни соперничества супердержав уходя в глубь столетий, восходя к младенчеству Американской нации…, это соперничество двух наций было неизбежным, поскольку им обеим судьбой было предназначено расширять свое политическое, культурное и экономическое влияние»[681].

Неизбежность этого соперничества одним из первых увидел А. де Токвиль, выпустивший в 1835 г. свой классический труд «О демократии в Америке». Завершая первую часть своей книги, Токвиль отмечал: «Сегодня две великие нации земли могут продвигаться вперед к одной и той же судьбе, предначертанию, из различных стартовых точек: русские и англо-американцы». При этом он указывает на драматический контраст, существующий между ними:

Американцы, опираясь на «свободу как главный способ действия», принцип эгоизма и здравый смысл, завоевывают и цивилизуют свой огромный континент, преодолевая естественные преграды в построении сильной американской демократии. Русские с «рабской покорностью», как главным способом действия могут использовать «меч воина» под командованием «одного человека» для покорения цивилизации. И далее он предупреждал, что хотя «точки старта и пути различаются, но каждый из них ведом некоторым тайным провиденциальным замыслом — взять когда-то в будущем в свои руки судьбы половины мира»[682].

«Россия, — писал в 1901 г., после ее посещения, потомок двух президентов, историк Г. Адамс, — была слишком огромной силой, чтобы позволить себе не думать о ней… Она выглядела бескрайним ледником, стеной из древнего льда — крепкой, первозданной, вечной, подобно стене вечных льдов, сковавших океан всего в нескольких милях к северу, который в любой момент мог тронуться с места…». «Разрыв между нею и Европой, казалось, представляет бездну». Адамса волновал вопрос — как противостоять «русской инерции — инерции расы», «непреодолимость русской инерции означала провал идеи американского лидерства»[683].

Подобные настроения были настолько распространены Америке, что они в 1909 г. уже вызывали тревогу у русского военно-морского агента в Вашингтоне: «Странным фактом является то, — сообщал он, — что ровно год прошел после того, как Англия сняла с нас двухвековой антагонизм, и вместо Англии новым таким же искусным застрельщиком явилась Америка и именно в тот момент, когда она почувствовала свою военную и торговую мощность. Не есть ли это грустное предостережение того, что в ближайшем будущем Америка сделается действительно нашим заклятым врагом — на это что-то похоже»[684].

Накануне Первой мировой, сотрудник русского генерального штаба А. Вандам приходил к выводу, что в работах американских геополитиков, уже теоретически разработали план борьбы, «которая к середине ХХ столетия должна будет закончиться торжеством англосаксонской расы на всем земном шаре». План был доведен до сведения американского народа посредством сотен тысяч экземпляров их сочинений. В соответствии с их представлением «главным противником англосаксов на пути к мировому господству является русский народ»[685].

Падение Советского Союза в 1991 г., казалось, должно было похоронить вековой антагонизм, однако на деле, как отмечал в 2010 г. У. Энгдаль, эти надежды «к сожалению, оказались весьма далеки от действительности. Ни для Вашингтона, ни для Пентагона «холодная» война никогда не заканчивалась. Она лишь принимала новые и еще более агрессивные формы… Цель ее по-прежнему в том…, чтобы полностью разрушить целостность российского государства и российской культуры», поскольку Россия является единственным серьезным препятствием для «полного доминирования» Соединенных Штатов[686].

США ощущают в России экзистенциальную угрозу. Крах Советского Союза лишь на время ослабил эти ощущения, и, вместе с тем, неожиданно породил для Америки настоящую угрозу, бросающующую непосредственный вызов ее мировому лидерству:

«Мы надеялись, что окончание холодной войны будет общей победой для Европы, — писал В. Путин, — Казалось, ещё немного — и станет реальностью мечта Шарля де Голля о едином континенте, даже не географическом «от Атлантики до Урала», а культурном, цивилизационном — от Лиссабона до Владивостока. Именно в этой логике — в логике построения Большой Европы, объединённой общими ценностями и интересами, — Россия стремилась развивать свои отношения с европейцами. И нами, и Евросоюзом было сделано многое на этом пути»[687].

Действительно Россия, в этот период, пыталась встроиться в международное — европейское разделение труда, и прежде всего, за исключением отдельных технологий, в которых она имела мировые позиции, таких например, как космические или ядерные, в качестве сырьевого придатка. Наглядным подтверждением тому были условия вступления России в ВТО в 2012 году, по которым Россия критически снижала свои таможенные барьеры, и фактически даже отказалась от своей продовольственной безопасности.

«Я верю в политическое объединение Европы и Российской Федерации…, — подтверждал эти настроения украинский оппозиционный политик Е. Мураев, — я думаю, что настанет момент, когда всем придется определяться, кто с кем. Однополярного мира не будет… У России нет ни одной выгоды нападения на Украину»[688].

Слияние России и Европы, даже только в едином экономическо-правовом организме, действительно разрушало однополярный мир — оно приводило к созданию самого мощного и самодостаточного, в ресурсном плане, экономического блока на планете, что являлось самым прямым и непосредственным вызовом мировому лидерству Соединенных Штатов. Реакция Вашингтона на это была полностью закономерной, эту закономерность подтверждали конкретные примеры недавнего прошлого:

«Слово «Рапалло» потрясло на второй день пасхи 1922 года Европу, словно удар молнии»…, этот договор, по словам немецко-британского историка С. Хаффнера, был «событием века, подземным толчком, изменившим весь международный политический ландшафт»[689]. Объединение бесчисленных ресурсов в людях и в сырье России, со специалистами и техническими средствами из Германии, пояснял причины этого потрясения Ллойд Джордж, превратят «Россию в самое могущественное государство в Европе и Азии»[690]. Рапалльский договор, подтверждал Хаффнер, «нарушал европейское равновесие, поскольку Германия и Советская Россия по совокупной мощи превосходили западные державы»[691].

Ответом на Рапалло, стал договор в Локарно 1925 года. «Выработанный в Локарно договор был, — по словам Черчилля, — окончательно подписан в Лондоне, как это и должно было быть, потому что именно в Англии и возникла идея такой политики…»[692]. Характеризуя эту идею, в своём докладе XIV съезду партии (12.1925) Сталин замечал: «Локарно черевато новой войной в Европе… Английские консерваторы думают, и статус-кво сохранить против Германии и использовать Германию против Советского Союза»[693]. Против Локарно выступил и командующий рейхсвером ген. Г. фон Сект: «Если Германия начнет войну против России, — предупреждал он, — то она будет вести безнадежную войну… Россия имеет за собой будущее. Она не может погибнуть»[694].

«Локарно. Старое надувательство, — записывал в свой дневник в 1925 г. Геббельс, — Германия уступает и продается западному капитализму. Ужасное зрелище: сыны Германии, как наемники, будут проливать кровь на полях Европы на службе этому капитализму. Должно быть, в «священной войне против Москвы»!.. Я теряю веру в людей!! Зачем этим народам христианство? Ради издевательства!»[695] Понимание локарнского договора дошло до немцев позже, когда они, по словам немецкий дипломата Г. фон Дирксена, почувствовали, «что их снова одурачили»[696].