Содержание империй — это слишком дорогое «удовольствие». Неслучайно споры о необходимости ее силового сохранения начались в крупнейшей империи мира еще до начала ХХ в. При этом расчеты стоимости сохранения империи тесно переплетались с развитием моральных принципов. Империализм «тратя общественные деньги, время, интересы и энергию на дорогостоящее непроизводительное дело территориальной экспансии, — указывал в 1902 г. видный экономист Дж. Гобсоном, — истощает таким путем общественную энергию правящих классов и народов, необходимую для проведения внутренних реформ и для расцвета материальной и интеллектуальной культуры у себя на родине»[500].

«Мы не представляем себе, почему англичане обязаны сохранить свою империю из чувства уважения к героизму тех, кто ее приобрел, или почему отречься от нее было бы с их стороны признаком малодушия, — писал в 1910-е годы видный британский историк Дж. Сили, — Все политические союзы существуют для блага их членов и потому должны достигать как раз той величины, при которой остаются благодеятельными, и отнюдь не большей»[501].

Подобные настроения в те годы нарастали в России: «Внешнее территориальное расширение государства идет обратно пропорционально к развитию внутренней свободы народа…, — писал в 1904 г. В. Ключевский, — На расширяющемся завоеваниями поприще увеличивался размах власти, но уменьшалась подъемная сила народного духа… В результате внешних завоеваний государство пухло, а народ хирел»[502]. «Расширяясь без конца, страна тратит капитал; развиваясь внутрь, она накапливает его, и, может быть, все беды России в том, — писал в 1912 г. М. Меньшиков, — что она все еще не начала настоящего периода накопления. Завоевывая огромные пространства, мы до сих пор оттягивали от центра национальные силы»[503].

При этом стоимость содержания империй постоянно возрастала: «В течение XIX века рост национализма определенно доказал, — отмечал У. Черчилль, — что все великие державы должны считаться с этим принципом (самоуправления) и все больше и больше приспособляться к нему, если они хотят сохранить свое могущество и целостность в современных политических условиях. Почти полное исключение вопросов религии во всех ее формах из области политики сделало национализм самым могущественным фактором современной политики»[504]. За четверть века до декларации независимости США один из основоположников экономического либерализма Ж. Тюрго уже провидчески замечал, что: «колонии подобны плодам: они держатся на дереве только до тех пор, пока не созреют. Как только Америка будет в силах о себе заботиться, она сделает то же, что сделал Карфаген».

Все более возрастающие материальные и социальные затраты на сохранение империи привели к тому, что Великобритания стала первой метрополией, которая сознательно, ради сохранения своего влияния была вынуждена пойти по пути предоставления, в той или иной мере, прав самоопределения своим бывшим колониям.

Морские империи были уже слишком сильны и могли обеспечивать сохранение единого экономического пространства политическими мерами, подкрепленными сильнейшими флотами в мире. «Мы фактически были хозяевами Африки, — пояснял во второй половине XIX в. Б. Дизраэли, — не имея надобности устанавливать там протектораты или нечто подобное — просто в силу того, что мы господствовали на море». Историческое и теоретическое обоснование этой закономерности в 1890—1900-х гг. привел А. Мэхэн, в целом ряде своих, получивших огромную популярность работ, посвященных оценке влияния морской силы на историю[505].

И именно борьба за господство на море, стала одним из основных вызовов, приведших к Первой мировой войне: «морское превосходство Великобритании, — предупреждал в 1908 г. Вильгельма II постоянный заместитель английского МИДа Гардинг, — сделалось кардинальным принципом Британской политики, принципом, который не может игнорировать ни одно правительство любой партии»[506].

Сохранение этой закономерности и в XXI в., подтверждал в 2015 г. директор STRATFOR Дж. Фридман: «Соединенные Штаты контролируют все океаны планеты…, как следствие мы можем осуществлять вторжения везде на планете, но никто не может напасть на нас… Осуществление контроля над океанами и в космосе является основой нашей власти»[507].

В континентальных империях вопрос национального и территориального самоопределения стоял не менее остро. Однако континентальные империи не могли пойти по пути морских, так как самоопределение национальных частей вело к сепаратизму и распаду единого экономического пространства, создаваемого континентальными империями, приводя к появлению множества экономически и политически несамодостаточных национальных государств, превращая Европу в «минное поле» междоусобных войн. «Бессчетные вновь созданные новые политические границы, — пояснял Дж. Кейнс, — создают между ними жадные, завистливые, недоразвитые и экономически неполноценные национальные государства»[508].

При этом «европейские страны располагались настолько тесно друг к другу, что им не оставалось иного выхода, — отмечает А. Гринспен, — кроме войн за территорию и экспансии на другой континент»[509]. Ситуация катализировалась тем, что вместе с развитием капитализма и индивидуализма на национальный уровень переносится и принцип Т. Гоббса «человек человеку волк» или «войны всех против всех». «Национальная ненависть…, — пояснял эту связь К. Клаузевиц, — заменяет в большей или меньшей степени личную вражду одного индивидуума к другому»[510].

Воспламенению этой взаимной вражды способствуют, отмечал в 1915 г. американский посол в Лондоне У. Пэйдж, объективные условия Европы: «столько стран, столько рас, столько языков в таком кружочке, как Европа, положительно навлекают на себя смертельные различия»[511]. Превращению Европы в «пылающий континент», способствовал и тот факт, приходил к выводу У. Пэйдж, что «Все аристократии выросли в основном из войн»[512], именно поэтому «короли и привилегированные люди держали части мира отдельно друг от друга. Они откармливаются на провинциализме, который ошибочно принимается за патриотизм»[513].

Именно поэтому Австро-Венгрия, Россия и Турция не могли пойти по пути Англии. Континентальные державы всеми средствами были вынуждены обеспечивать необходимое, для общего развития, единое экономическое и политическое пространство входящих в них народов.

В России проблема осложняется тем, писал в 1915 г. британский историк Ч. Саролеа, «что эти расы не только различны, но и непримиримо враждебны. А инстинктивная враждебность расы осложняется различиями в языке, религии и привычках. Чтобы заставить все народы, которых превратности истории свели вместе на одной и той же территории, жить в мире, необходимо иметь энергичное, военное, централизованное правительство, которое будет играть роль судьи и миротворца и которое может сдерживать и подавлять стихийную анархию и гражданскую войну, которые всегда готовы вспыхнуть. Всем этим людям Российская империя принесла ту же высшую пользу, что и Римская: Pax Romana, Царский Мир»[514], именно в этом «как раз и состоит цивилизационная роль, которую Россия играла на протяжении веков»[515]. Только «Империя, — подтверждал, говоря о России, Г. Уэллс, — гарантировала устойчивый мир и безопасность»[516][517].

Падение Советского Союза привело к тому, что «мы вернулись к старой игре, — отмечал в 2015 г. Дж. Фридман, — Ни одна страна не может быть всегда мирной. Даже США постоянно затронуты войнами. В будущем Европа, как мне кажется, не будет вовлечена в большие войны, как раньше, но Европа вернется к естественной ситуации человечества: в Европе будут войны, европейцы будут умирать в войнах…»[518].

Советский Союз распался, не в последнюю очередь потому, что исчерпал свои экономические и политические возможности по сохранению «империи». И повторять это строительство у современной России нет ни желания, ни сил. Обеспечить мир и процветание теперь может только содружество государств в рамках их добровольных объединений. Как показывает опыт последних десятилетий, любое насильственное завоевание страны, с враждебным населением, за которой, как правило, стоят могущественные интересы Великих держав, в настоящее время, является лишь формой самоубийства.

Тем более если на поле боя тебе противостоит такая боеспособная армия, какой стала украинская: «разговоры о том, что украинская армия уже не та, что в 2015 году, справедливы, — отмечал уже 04.2021 президент Института национальной стратегии М. Ремизов, — Уровень ее подготовленности выше, если Россия намерена парировать угрозу, то это придется делать с применением больших средств, ценой больших потерь и риском увязания в конфликте, что эскалирует и человеческие потери, и политические риски»[519].

Мало того, было очевидно, что в случае вооруженного конфликта, на стороне Украины будет вся военная и экономическая мощь стран НАТО, даже несмотря на угрозу перерастания его в ядерную войну. И в этой мощи Россия уступает Западу на порядок. Но главное — Россия по многим видам товаров жизненно зависит от внешних поставок, а ее собственное благополучие базируется на экспорте сырья на тот же Запад. Начало военных действий неизбежно вело к полной изоляции России со стороны Запада…

И даже в случае достижения полного военного успеха, он принес бы победителю не победу, а разорение, поскольку именно на него лягут все расходы по восстановлению и развитию экономики, подъему жизненного уровня населения завоеванной страны, стабилизации в ней политической власти и т. п. Завоевательные войны сегодня — это слишком, разорительно дорогое «удовольствие», даже для самых богатых стран мира.