Впрочем, движение происходило и в обратном направлении. В 1993 году, рассматривая апелляцию по делу «Шоу против Рено» (509 U. S. 657), судья О’Коннор от имени большинства членов Верховного суда (пять против четырех) вернула в окружной суд это дело, касавшееся избирательного округа Северной Каролины, занимающего территорию вдоль межштатной автомагистрали, и превращения этого округа в округ чернокожего большинства. «Расовые привилегии, — заявила судья О’Коннор, — угрожают продолжительной напряженностью в обществе. Они усиливают мнение, разделявшееся, к сожалению, слишком многими в истории нашей страны, что людей следует оценивать по цвету их кожи». Округа, сформированные по расовому признаку, «могут привести к балканизации страны и к многочисленным межрасовым конфликтам… а также увести очень далеко от формирования политической системы, в которой расовая принадлежность более не имеет никакого значения». В 1995 году, при рассмотрении дела «Компания „Адаранд“ против Пены» (515 U. S. 200), Верховный суд постановил, что правительственные решения в пользу предоставления расовых привилегий являются весьма опасными по своим последствиям. От имени большинства членов суда (пять против четырех) судья Антонин Скалья заявил: «По мнению правительства, мы все — единая нация. Мы — американцы». Через тридцать лет после того, как Конгресс подавляющим большинством голосов вписал это положение в американское законодательство, Верховный суд наконец признал его правомочность — и то лишь с преимуществом в один-единственный голос! Администрация Клинтона, однако, не приняла этого подтверждения «американского кредо». Она предпринимала различные шаги по ограничению применения данного решения Верховного суда; в результате в 1996 году, как выразились Тернстромы, «сложилась примечательная ситуация: Верховный суд оказался в состоянии войны с министерством юстиции США»{234}.
Эта война продолжилась и с приходом в Белый дом новой администрации, разве что ее участники «обменялись сторонами». В 2003 году администрация президента Буша объявила, что расовый фактор «не подлежит учету» при приеме студентов в юридическую школу при Мичиганском университете и что расового многообразия в обществе следует достигать иными способами, нежели предоставление расовых привилегий. Шестью голосами против трех Верховный суд признал недействительным автоматическое присуждение 20 пунктов (из возможных 150) абитуриентам, представляющим социальные меньшинства. Но другим своим решением, наиболее важным с момента принятия решения по «делу Бакке» в 1978 году, суд фактически одобрил практику расовых привилегий. Опираясь на заключение судьи Льюиса Ф. Пауэлла-младшего по «делу Бакке», суд пятью голосами против четырех постановил, как сообщила судья О’Коннор, что процесс поступления в данное учебное заведение «выглядит нарочито усложненным» и что «расовое разнообразие студентов служит интересам штата, а потому использование льгот для социальных меньшинств при поступлении в колледж представляется оправданным». Также судья добавила, что «программа по набору студентов должна оставаться достаточно гибкой, дабы обеспечить возможность оценки соискателя по его личным качествам и исключит оценку по расовой или этнической принадлежности в качестве основного показателя». Решение суда гласило, что «расово-ориентированная политика приема студентов должна быть ограничена определенными временными рамками»; это означало срок в двадцать пять лет, по истечении которых «расовые привилегии перестанут представлять какой-либо интерес для общества».
Противники программы «позитивных действий» подали судебные иски против Мичиганского университета в надежде, что Верховный суд примет во внимание судебные ограничения 1990-х годов на демонстрацию расовых предпочтений и объявит практику расовых привилегий при поступлении в учебные заведения незаконной. Подобного исхода весьма опасались сторонники привилегий. Однако решение суда оказалось «промежуточным», если даже не обратным ожидавшемуся. Оно не подтвердило движения к обществу, «равнодушному к цвету кожи», и не запретило расовые привилегии, а всего лишь определило, каким образом эти привилегии следует применять на практике. Газета «Нью-Йорк таймс» в своей передовице назвала это решение победой программы «позитивных действий». Это действительно была победа — победа американского истеблишмента. Сотни компаний, включая таких гигантов, как «Дженерал моторс», «Боинг», «Америкен экспресс» и «Шелл», высказывались в поддержку Мичиганского университета; в газетах появились соответствующего содержания интервью с более чем двумя десятками отставных офицеров и представителей министерства обороны. А большинство американцев, от имени которых выступали политики-победители, по-прежнему относилось к расовым привилегиям отрицательно, и это привело к повторным судебным искам. В 2001 году 92 процента населения, в том числе 88 процентов испаноязычных и 86 процентов чернокожих, полагали, что расовая принадлежность не может служить определяющим фактором при поступлении в учебное заведение или при найме на работу. За несколько месяцев до знаменательного постановления Верховного суда 68 процентов американцев, в том числе 56 процентов представителей социальных меньшинств, возражали против привилегий негритянскому населению; еще больше граждан США высказывалось против привилегий другим социальным меньшинствам{235}. Таким образом, пятеро членов Верховного суда солидаризировались с истеблишментом, а четверо судей и администрация Буша — с населением страны.
Как продемонстрировал случай с Мичиганским университетом, американцы до сих пор не определились, должно ли американское общество быть «расово индифферентным» или «расово чувствительным» и должно ли оно строиться на принципе равенства всех граждан или на предпочтениях, отдаваемых тем или иным расовым, этническим и культурным группам. Более двухсот лет принцип всеобщего равенства игнорировался как политиками, так и судебной властью. В 1940-х годах президент, федеральные суды и Конгресс предприняли меры по превращению американского законодательства, как федерального, так и на уровне штатов, в «равнодушное к цвету кожи» и по искоренению расовой дискриминации. Кульминацией этих усилий стали Акт о гражданских правах и Акт об избирательных правах. Однако практически немедленно началась контрреформа, если не контрреволюция (как заметил президент Клинтон, движение за гражданские права было в известной мере именно революцией), целью которой было возвращение в Америку расовой дискриминации. «Контрреволюционеры» побуждали чернокожих и представителей других социальных меньшинств добиваться преимущества «расовых лояльностей» над лояльностью нации и ее принципам. Оправданием этой тенденции, как писал Герман Бельц, «служила вера в то, что права групп, расовый пропорционализм и равенство результатов являются базовыми принципами общественной организации и должны быть приняты в качестве фундамента общества гражданских свобод». Подмена прав личности групповыми правами и «равнодушного к цвету кожи» закона — «цветочувствительным» законом, впрочем, не нашла одобрения у американцев и получила лишь частичное признание у американских законодателей. «Что весьма примечательно, — писал выдающийся социолог Дэниел Белл, — в общество был успешно внедрен, причем без публичного обсуждения, новый принцип общественного устройства». Герман Бельц соглашается с Беллом: «Групповые права и равенство условий были навязаны обществу в качестве новой философии, которая разделяет граждан по расовой и этнической принадлежности и категорически отрицает такое понятие, как общее благо». Последствия подобной политики четко сформулировали Тернстромы: «Расовые привилегии внушают обществу, что расовые отличия обладают абсолютной ценностью. Отсюда следует, что белые и черные принципиально отличаются друг от друга, что расовая и этническая принадлежность конкретного человека — единственное, что имеет значение. Расовые привилегии предполагают, что человека нужно оценивать по его „крови“ — а не по характеру, социальному статусу, религиозным убеждениям, возрасту или образованию. Но категории, подходящие для кастовой системы, неприменимы в обществе, целью которого заявлено построение общества равноправных граждан, руководимого демократическим правительством»{236}.
Вызов языка
Во время кампании 1988 года по признанию английского языка официальным языком Флориды губернатор-республиканец Боб Мартинес заявил: «Мы не выбирали себе американской религии. Мы не выбирали себе нации. И мы не выбирали себе языка»{237}. Он ошибался — выбор был сделан почти триста лет назад, и голосование в штате подтвердило этот выбор: 83,9 процента жителей Флориды признали английский
Лишь немногие подвергали сомнению значимость английского языка в американской культуре и стремление американцев совершенствоваться в английском. Однако языковые споры позволили сформулировать два важнейших вопроса.
«Язык, — писал Мигель Унамуно, — это кровь духа». Вместе с тем язык — нечто гораздо более приземленное. Это основа общества. И потому, вопреки утверждению губернатора Мартинеса, существуют фундаментальные различия между языком, с одной стороны, и религией и нацией — с другой. Люди различной расовой и национальной принадлежности и различного вероисповедания часто враждуют друг с другом, но при этом, пользуясь одним и тем же языком, они могут продолжать общаться и читать то, что пишут их противники. Нации, как показал в своей классической работе «Национализм и социальные коммуникации» Карл Дойч, суть группы людей, которые осуществляют коммуникацию друг с другом гораздо активнее и шире, чем с другими людьми{239}. Без общего языка коммуникация становится затруднительной, если вообще возможной, а нация превращается в конгломерат автономных языковых сообществ, члены которых осуществляют коммуникацию внутри своих групп — и крайне редко общаются с членами других групп. Страны, где почти все говорят на одном и том же языке, будь то Франция, Германия или Япония, сильно отличаются от стран с двумя и более лингвистическими сообществами — например, Швейцарии, Бельгии или Канады. В последних всегда существует опасность языкового и политического «развода»; исторически эти страны сохраняли свою целостность исключительно благодаря страху перед более могущественными соседями. Усилия же по утверждению языка одной группы в языковой среде «конкурента» редко приводят к успеху. Немногие англоканадцы бегло говорят по-французски; немногие фламандцы и валлоны могут похвастаться свободным владением языками друг друга, а франкоговорящие и немецкоговорящие швейцарцы и подавно общаются между собой по-английски.
На протяжении американской истории английский язык являлся ключевым элементом американской национальной идентичности. Иммигрантские сообщества время от времени предпринимали попытки ввести в обиход свои родные языки, но, если не считать крохотных общин в сельской глубинке, английский побеждал соперников — второе, а тем более третье поколения иммигрантов сами отказывались в его пользу от своих языков. Обучение новых иммигрантов английскому является основной заботой федерального правительства, американских корпораций, церквей и организаций социального обеспечения.
По крайней мере, так обстояло дело до конца двадцатого столетия, когда началось «продвижение» языков национальных меньшинств и умаление роли английского, вызванные стремлением правительства утвердить в обществе субнациональные идентичности. Важнейшими этапами на этом пути были соответствующие интерпретации Акта о гражданских правах (1964), Акта об избирательных правах (1965) и Акта о двуязычном образовании (1967). Пункт VI акта о гражданских правах запрещал дискриминацию на основе «национального происхождения» в федеральных программах и в деятельности местных властей и организаций. Пункт VII запрещал «национальную» дискриминацию при найме на работу в компанию или учреждение, где работает не менее пятнадцати человек. В Акте об избирательных правах присутствовало положение, включенное в текст закона по настоянию сенатора Роберта Кеннеди и требовавшее от избирательной комиссии Нью-Йорка предоставить избирателям в Пуэрто-Рико необходимые материалы на испанском языке. Акт о двуязычном образовании, инициатором принятия которого выступал сенатор от Техаса Ральф Ярборо, был призван помочь детям американцев мексиканского происхождения, испытывавшим трудности в учебе по причине плохого знания английского. Согласно этому Акту, сумма первоначальных ассигнований на помощь этим детям составляла 7 500 000 долларов.
Начало было скромным и ограниченным в средствах, однако со временем из этих инициатив возник целый комплекс федеральных постановлений, судебных решений и прочей документации, причем процесс его возникновения во многом напоминал тот, в ходе которого из Акта о гражданских правах «проклюнулись» расовые привилегии. Федеральные чиновники истолковали эти законы следующим образом: необходима официальная поддержка других языков. Данное мнение, как правило, разделялось и судьями. Конгресс принимал все новые законы, расширявшие сферу действия других языков и сужавшие «оборот» английского. Все эти шаги, разумеется, не могли не вызвать недовольства в обществе: состоялось более десятка референдумов, и на всех, кроме одного, победили сторонники английского языка.
Линия фронта в «языковых войнах», как и в случае с расовыми привилегиями, проходила между общественностью и элитой. С одной стороны были федеральные чиновники, судьи, интеллектуалы и либералы, значительное число законодателей и бизнесменов, лидеры испаноязычных и других социальных меньшинств. С другой — оставшиеся законодатели, незначительные «осколки» элиты и подавляющее большинство простых американцев, к которым регулярно присоединялись представители языковых меньшинств.
Обычно «языковые войны» разгорались в канун выборов либо вспыхивали в связи с инициативами правительства, работодателей или учебных заведений. В выборах, как известно, могут принимать участие только граждане США. Гражданином Соединенных Штатов можно стать по рождению — или после натурализации. Граждане по рождению (исключая, может быть, пуэрториканцев) обладают «изначальным», рудиментарным знанием английского. Люди, желающие натурализоваться, должны продемонстрировать «понимание английского языка, в том числе способность читать, писать и говорить… отдельные слова и простые фразы… из повседневного лексикона»{240}. От выполнения этого требования освобождаются только инвалиды и пожилые люди, прожившие в США пятнадцать и более лет. Представляется вполне разумным заключить, что практически все, имеющие право голоса, знают или должны знать английский язык в степени, достаточной, чтобы прочесть избирательные бюллетени и сопутствующие материалы.
В 1975 году Конгресс принял поправки к Акту об избирательных правах, запрещающие местным властям и органам самоуправления налагать какие-либо ограничения на избирательные возможности гражданина, и особо подчеркнул, что «всякий гражданин США имеет право голоса, вне зависимости от того, каким языком он пользуется». Поправки обязывали местные власти обеспечивать по мере надобности избирательные участки двуязычными бюллетенями для голосования — это считалось актуальным для тех районов, где грамотность населения была ниже среднего по стране уровня (или менее 50 процентов от числа людей, участвовавших в выборах 1972 года, сугубо «английских» по языку) и где 5 и более процентов населения принадлежали к языковым меньшинствам, будь то американские индейцы, иммигранты из Азии, аборигены Аляски или «испанские кабальеро». В 1980 году, в ответ на федеральный запрос, регистрационное бюро избирателей Сан-Франциско согласилось впредь публиковать избирательные бюллетени, справочные материалы, плакаты и прочую предвыборную агитацию, а также проводить собрания на трех языках — английском, испанском и китайском. К 2002 году приблизительно 335 организаций в тридцати штатах последовали примеру Сан-Франциско и подтвердили готовность оказывать «письменную и устную помощь» на других языках, причем в 220 случаях этим «другим языком» оказывался испанский. Правда, не обходили вниманием и представителей других языковых меньшинств: так, округ Лос-Анджелеса в 1994 году истратил свыше 67 000 долларов на организацию избирательной кампании для 692 иммигрантов, говорящих на тагальском языке{241}.
Федеральные агентства и суды толковали термин «национальное происхождение» в Акте о гражданских правах как включающее в себя языковые характеристики, а запрещение дискриминации — как разрешение использовать в федеральных программах образования и социального вспомоществования другие языки, кроме английского. Вдобавок эти учреждения обладали полномочиями по поддержке неанглоговорящих жителей США, дабы последние приобрели равные возможности с англоговорящими. Суды также шли навстречу языковым меньшинствам, в ряде случаев признавая местные законы и резолюции неконституционными, поскольку те якобы нарушали гарантированную Первой поправкой свободу слова. Тем самым действие Первой поправки распространялось весьма широко и затрагивало не только свободу выражения и содержания речи, но и сферу языка, используемого для выражения этого содержания. Короче говоря, получалось, что правительство не вправе требовать от своих граждан говорить по-английски ни при каких обстоятельствах — на все нужна добрая воля. Массовый приток испаноязычных иммигрантов и иммигрантов из азиатских стран в 1980-е годы заставил многие калифорнийские органы управления принять постановления об установке в магазинах указателей выходов на английском — из соображений безопасности клиентов. Иск Азиатско-американской бизнес-группы против одного такого постановления, принятого в Помоне, был рассмотрен в 1989 году федеральным окружным судом; судья Роберт Такасуги признал иск правомерным на том основании, что указатели «являются выражением национального происхождения, национальной культуры и принадлежности», а потому их установка нарушает Первую и Четырнадцатую поправки. В другом случае, в 1994 году, министерство жилищного строительства и городского развития выступило против мэрии Аллентауна, штат Пенсильвания, согласно резолюции которой мэру вменялось в обязанность отдавать распоряжения только на английском; министерство пригрозило лишить Аллентаун ежегодного гранта в 4 миллиона долларов. После ожесточенных споров мэр согласился отменить резолюцию, и министерство не стало лишать Аллентаун гранта. В 1999 году апелляционный суд 11-го округа постановил, что штат Алабама не вправе проводить экзамены на получение водительских прав лишь на английском языке, поскольку подобная практика нарушает Пункт VI Акта о гражданских правах и травмирует психику людей, не говорящих по-английски. Верховный суд США, впрочем, указал, что в данном случае для рассмотрения дела в судебном порядке необходимо привести доказательства травмирующего воздействия и дискриминационных намерений со стороны организаторов водительских курсов{242}.
В 1988 году избиратели Аризоны незначительным большинством голосов одобрили поправку к конституции штата, провозглашавшую английский официальным языком Аризоны и требовавшую от властей штата и органов местного самоуправления вести всю деятельность строго на данном языке. Верховный суд Аризоны признал законность инициативы, ссылавшейся на акт Конгресса о присоединении Аризоны к Союзу штатов при условии, что английский станет использоваться в процессе обучения в аризонских школах и что все чиновники и выборные представители штата должны понимать английский язык и уметь на нем говорить. Тем не менее суд объявил поправку неконституционной, поскольку она нарушала Первую поправку и «ущемляла конституционные права не говорящих по-английски граждан в части представления их интересов в органах власти штата и ограничивала политические свободы официальных лиц»{243}. Федеральный Верховный суд отказался рассматривать это дело.
Комиссия по равным рабочим возможностям (КРРВ) при рассмотрении аналогичных случаев трактовала положения Пункта VII Акта о гражданских правах как оспаривающие право работодателей требовать от работников использования при общении в рабочее время исключительно английского языка. КРРВ рассмотрела тридцать два случая в 1996 году и девяносто один случай в 1999 году. По мнению комиссии, работодатели могут налагать на работников подобные ограничения лишь тогда, когда того требуют жестко определенные «интересы дела». Как заметил один юрист, противник исключительного употребления английского языка, «самое главное здесь — решить, распространяется ли понятие дискриминации по национальному происхождению на языковую дискриминацию». Если распространяется, тогда, по его словам, «неспособность частных клиник, получающих ассигнования из федерального бюджета, обеспечить надлежащий перевод для носителей других языков» может быть истолкована как нарушение закона{244}.
Вслед за одобрением Конгрессом инициативы сенатора Ярборо о помощи детям мексиканских иммигрантов обучение на других языках в кратчайшие сроки стало нормой по всей стране, даже в тех семи штатах, законы и конституции которых возбраняли употребление каких-либо языков, кроме английского. В 1970 году Федеральное бюро по гражданским правам указало, что, согласно Пункту VI Акта о гражданских правах, школьные округа «с более чем 5 процентами детей, принадлежащих к языковым меньшинствам», должны «предпринять адекватные меры по корректировке языкового дисбаланса с целью наилучшей организации обучения указанных детей». Два года спустя федеральный окружной суд признал, что равноправие, гарантированное законом, позволяет студентам Нью-Мексико получать образование на своем родном языке. В 1974 году Верховный суд, рассматривая имевший место в Сан-Франциско случай с китайскими детьми, истолковал Пункт VI как не просто требующий от школ равноправия в выборе языков для обучения, но и подразумевающий «компенсацию» недостатков знаний для детей, не говорящих по-английски{245}. К 2001 году Конгресс одобрил выделение 446 млн долларов на программу двуязычного образования; к этой сумме следует приплюсовать многочисленные гранты разнообразных фондов.
С момента начала реализации программы двуязычного образования оставался нерешенным, как заметил один из комментаторов, «принципиальнейший вопрос — этот закон способствует быстрейшему усвоению английского или же пропагандирует билингвизм?». На первых порах закон преследовал обе цели; в 1974 году в его текст были внесены исправления, обязывавшие школы к преподаванию на родном языке учащихся «в степени, необходимой для наилучшего усвоения детьми учебных материалов». Подобное положение сохранялось до 1978 года, когда Американский исследовательский институт сообщил, что, по словам 86 процентов директоров двуязычных образовательных программ, испаноговорящих детей допускают к этим программам только после того, как они научатся понимать английский. Конгресс прекратил поддержку «английского проекта» — но в 1984 году поправил сам себя и возобновил его финансирование{246}.
К середине 1980-х годов большинство методических материалов по двуязычному образованию предназначалось, по выражению журнала «Тайм», «для сохранения приверженности учащегося родному языку; с этой целью предусматривались дополнительные, „усугубляющие“ занятия по искусству, музыке, литературе и истории того народа, к которому принадлежит ученик»{247}. Директор программы двуязычного обучения в Сан-Франциско заявил: «Нам очень важно, чтобы дети гордились своей культурой», разумея при этом, естественно, «врожденную» культуру детей, а никак не американскую. Министр образования Уильям Беннет в 1985 году заявил, что министерство здравоохранения, образования и социального обеспечения «считает крайне важной программу двуязычного образования, поскольку она позволяет учащимся глубже узнать родной язык и культуру народа». Двуязычное образование рассматривалось уже не как способ скорейшего обучения иммигрантов английскому или как «промежуточный этап» на пути к освоению английского, но как символ культурной гордости, средство создания позитивного образа учащегося в его собственных глазах. Даже конгрессмен Джеймс Шойер, инициатор обсуждения и принятия Акта о двуязычном образовании, в своих выступлениях говорил о том, что программа стала «политизированной и далекой от первоначального плана», что она не помогает изучать английский, что «английский, скажем так, был сведен к минимуму, истончился, растаял в тумане, порожденном многочисленными курсами по изучению испанского. У программы были совсем другие цели»{248}. В 2000 году схожее мнение высказал и другой инициатор принятия программы двуязычного образования, конгрессмен Герман Бадильо. В Нью-Йорке, указал он, 85 процентов учащихся девятых классов из двуязычных школ и школ АВЯ («английский как второй язык») не заканчивают обучения по программе, а 55 процентов учащихся шестых классов не оказываются восемь лет спустя в учебных заведениях общего профиля. Двуязычное образование, считает Бадильо, «превратилось в моноязычное, что отнюдь не на пользу учащимся… Предполагалось, что первым языком будет английский, испанский же — вторым. И восьми лет обучения не предусматривалось, все должно было происходить намного быстрее»{249}.