— Подожди, дай посмотрю… а то ненароком еще его траванешь!…

***

Гущин остался ночевать. Я сидела на кухне почти до утра и вместе с ним по старинке пила кофе. Он печатал очередную статью, а я взяла его старую тетрадь и села рисовать.

Передо мной всплывали лица.

Рубинова, мать Михаила. Такая сдержанная на вид, но с огненно карими глазами. У нее такой страстный взгляд. Она любого мужчину может превратить в пепел.

Я нарисовала ее в момент, когда она узнала результат теста ДНК. Тогда мне ее было жалко. Наверное, все присутствовавшие испытывали это чувство… И она сбежала от их сострадания.

Я ее понимала. Кому нужна жалость?

Рубинова жила во лжи. Этот скользкий человек умудрялся перед пасынками нанимать моделей в секретари.

Только Михаил это безобразие прекратил, наняв меня. Я была слишком простой для Бонцева, чтобы он мной заинтересовался. Поэтому Высоковский-младший ничем не рисковал…

Мне стало грустно. Я перевернула страницу и стала рисовать Екатерину, уходившую из больницы. И в этот момент я сразу вспомнила ее фамилию. Ефимова! Она — сестра финдира! Вот почему она там работала!

И ее-то Миша понизил?! Разве так поступают со своими?..

Ясное дело, что она на них зла. Брата посадили в тюрьму, и он там погиб, а с ней обошлись жестоко… Зачем вообще она решила прийти и помочь ребенку? Защищала имя покойного брата?..

Затем я нарисовала Гущина, спрятавшегося за газетой. Глядя на рисунок, я даже улыбнулась. Позитивный он…

И закрыла тетрадь.

Гущин еще печатал. Такой задумчивый и даже немного измученный. Поймав мой взгляд, он сразу оторвался от работы и спросил:

— Чаю?..

***

Я заснула на кухонном диване. Проснулась из-за изумительного запаха свежесваренного кофе.

Я заметила, что меня укрывал теплый шерстяной плед… И подумала, какой же Сережка хороший. Кому-то очень с ним повезёт…

Но открыв глаза, я увидела колдовавшего над плитой Михаила.