– В особенности такая шлюха, – произнес Кляйн.

– Ой-ой, – рассмеялся Рыбак. – Посмотри-ка на эти глаза, Кляйн, парень хочет тебя убить! Я думаю, он влюбился, вот так.

– Ничего страшного, – сказал Кляйн. – Я тоже хочу его убить. Это он замочил Мао.

Я понятия не имел, кто из тех троих был Мао. В правах мужика из парка Санкт-Хансхауген стояла фамилия Мауриц, может, это он.

– Рождественская треска ждет, – сказал я. – На чем порешим?

Рыбак потянул за кончик усов. Мне стало интересно, удается ли ему вообще когда-нибудь полностью смыть с себя рыбный запах. А потом он встал.

– What loneliness is more lonely than distrust?[1] Знаешь, что это значит, парень?

Я покачал головой.

– Нет, тот бергенец, что перешел к нам, рассказывал о тебе. Он говорил, что ты слишком прост, чтобы работать толкачом у Хоффманна. Ты не можешь сложить два и два, по его словам.

Кляйн заржал, я не ответил.

– Это Т. С. Элиот, ребята, – вздохнул Рыбак. – Одиночество неверия. Поверьте мне, этот вид одиночества рано или поздно испытывают все лидеры. Многие мужья испытывают его как минимум раз в течение жизни. Но его не бывает у большинства отцов. Хоффманн отведал все три варианта. Убийца, жена и сын. Да его практически можно пожалеть! – Он подошел к вращающейся двери и посмотрел через окошко в торговый зал. – Так что тебе надо?

– Двух твоих лучших людей.

– Ты сказал это так, будто думаешь, что у нас тут целые армии, парень.

– Хоффманн подготовится.

– Да? Разве он не считает, что это он охотится на тебя?

– Он меня знает.

Рыбак сделал вид, что пытается вырвать свои усы.

– Я дам тебе Кляйна и Датчанина.

– А может, Датчанина и…

– Кляйна и Датчанина.