— Как полагаешь, справился бы ты не только с должностью казначея, но и, — фра Гвидо поднял руку, демонстрируя нечто, отдаленно напоминающее статую Октавиана Августа, — правителя христианских земель?

Элигий закрыл рот, чтобы тут же не выпалить: «Да, конечно! С радостью!» — а вместо этого выдавил, стараясь унять колотящееся сердце:

— Если будет на то Воля Божья.

Кардинал Бассотури молча кивнул, удовлетворенно отметив, что жертва захватила наживку.

— Господь жалует верных ему, и церковь, как возлюбленная дщерь его, пристально следит, чтобы даяние не осталось без воздаяния. Так что можете не сомневаться, ваши щедрость и благочестие, ваши мудрость и набожность — залог высокого жребия.

— Я сделаю все, чтобы оказаться достойным его, — склонил голову Элигий.

Монсеньор Гвидо кивнул, пропуская его слова мимо ушей, и поинтересовался, будто к слову:

— Не будете ли любезны сказать, как поживает мадам Гизелла?

— Сегодня я не имел счастья видеть ее, однако вчера была весела и милостива.

— Счастлив это слышать. И все же кое-что меня тревожит.

— Что же, ваше высокопреосвященство?

— Не так давно, сразу по приезде, мы преподнесли государыне прекрасно изданный и оформленный молитвенник, в котором священные для каждого христианина строки Завета снабжены многомудрыми толкованиями отцов церкви, и слова молитв выписаны столь изящно, что сбиться, читая их, не сможет даже ребенок. В окладе этого молитвослова заключены святыни христианского мира, как-то: нити из вервия, опоясывавшего рубище святого Василия в пещере, и кожа змей, изгнанных святым Патриком из земель далекого Эйре.

Но по нелепой случайности государыня, должно быть, сочла этот дар нежелательным, и теперь он пылится где-то в сокровищнице, как никчемная безделушка. А сие, как ни крути, — пренебрежение поучением матери нашей церкви. Сейчас же, когда Рим изыскивает, будем откровенны, непростую возможность канонизации ее покойного супруга, такая небрежность и вовсе может показаться вызывающей.

— Я понимаю, ваше высокопреосвященство, — закивал мастер Элигий, соображая в уме, что своими замысловатыми маневрами кардинал пытается добиться, по сути, очень простого и потому совершенно неочевидного результата.

Если посланец Рима продолжает считать его своим орудием, чьему разумению доступно самое большее искусство гармонии золота и каменьев, то пусть и дальше пребывает в этом благостном заблуждении.

А к книжке стоит присмотреться. Он помнил ее, лежащую в дальнем углу сокровищницы. Монсеньор Гвидо был прав, судя по вполне заметному слою пыли, к ней и впрямь давно не притрагивались.

— Во время следующей мессы, — продолжал фра Гвидо, — я был бы весьма рад увидеть в руках мадам Гизеллы подношение его святейшества.

— Сделаю все, что смогу, ваше высокопреосвященство.

Кардинал отечески благословил кланяющегося казначея.

— Ступай. Исполни все, как надлежит, и поверь, все мы лишь выиграем от этого.