Глава 10
Вооруженный знанием познает и все прочие виды вооружения.
Прикинуться тяжело больным, тем паче израненным, для Бастиана не составило ни малейшего труда. В школьные годы он частенько притворялся несчастным мучеником, чтобы в иезуитском пансионе, где проходил азы обучения, вместо песчаника науки поглощать что-нибудь более удобоваримое и вкусное для питания мозга. Врожденный артистизм помогал ему в такие мгновения выглядеть столь несчастным, что суровые фельдфебели воинства Христова оставляли болезненного юношу выздоравливать по воле Господа. Воля обычно была сильна, и выздоровление наступало, едва закрывалась дверь за блюстителями школьного порядка.
Вот и сейчас Бастиан выглядел так, будто получил по лбу не сухим поленом, а как минимум кувалдой. Взгляд его был расфокусирован, драматический стон срывался с помертвелых губ.
— Вы поймали его? — шептал менестрель, вцепившись в рукав кольчуги Мустафы тонкими, но крепкими пальцами. — Он хотел убить благородную даму Брунгильду! Скажите, что вы поймали его!
— Нет, — досадливо буркнул доверенный человек казначея франков, стряхивая с рукава чужой захват. Последние часы этот чернокудрый певец несказанно раздражал его. Он бесил и тем, что первым увидел затаившегося врага, и тем, что догнал его, в отличие от опытных в ратном деле стражников Элигия. Даже тем, что пострадал, защищая супругу хозяина, пусть и не слишком любимую, но все же хозяйку.
Конечно, по мнению самого Мустафы, полученная мальчишкой рана была совершенно пустяковая. Он сам и головой не мотнул бы, получив такую. Однако много ли такому мозглявому птенцу нужно? Больше всего Бастиан сейчас бесил его тем, что, будто по кругу, по-ослиному упрямо, твердил один и тот же вопрос: «Поймали или нет?» Мустафа и рад был бы изловить душегуба, однако тот каким-то дивным образом не оставлял следов, будто вылез из-под земли и под землю же и ушел. Однако кому об этом расскажешь — не поверят, заявят, что плохо искал. И потому всю дорогу до Форантайна личный страж казначея, сцепив зубы, терпел невнятные бормотания менестреля, ожидая, когда тот придет в себя и сможет рассказать в деталях и подробностях все, что видел. Без описания врага в Париж лучше даже не возвращаться. Конечно, для успокоения хозяина более подошла бы отсеченная голова коварного злодея, но до этого хорошо было бы знать, к чьим плечам она приделана.
Когда, наконец, кортеж достиг резиденции геристальского дома, раненый был размещен в комнате местного лекаря. Сейчас его в замке не было. Вместе со многими другими домашними слугами он находился в Париже, но койка для страдальца нашлась. Бастиана перенесли в небольшую сводчатую келейку неподалеку от надвратной башни. Когда дверь за стражниками и прислугой затворилась, он, как ни в чем не бывало, открыл глаза, приподнялся на локте и начал озираться, чтобы понять преимущества и недостатки позиции. Дверь, подвешенная на петлях из толстой сыромятной кожи, не имела засова, при необходимости ее подпирали колом, тот и сейчас стоял в углу без дела. Что ж — без задвижки плохо, но кол при случае не помешает. Менестрель поднялся, стараясь не шелестеть душистым сеном, устилавшим пол, тихо подошел к двери кельи, прислушался, затем выглянул в коридор.
Не обнаружив там стражи, начал, держась в тени, почти бесшумно двигаться к выходу из башни. Замок Форантайн был ему знаком, хотя по большей мере со стороны темницы. И надо сказать, нынешние апартаменты нравились Бастиану куда больше, чем подвал, заваленный прелой соломой. Но времени предаваться сибаритству не было: следовало придумать, как избавиться от лишних глаз, ушей, а заодно и от их хозяев. Иначе посиделки мадам Брунгильды с юным менестрелем вызовут грандиозный скандал и, вероятно, попытку упечь «изменщицу» в монастырь. Элигию такой повод только на руку. Так что, как, по утверждению Рейнара, говорили в инквизиции: «Не надо палить агентуру!»
Он приоткрыл дверь, ведущую во двор, совсем чуть-чуть, как будто от порыва ветра. Дежуривший неподалеку стражник повернул было голову на тихий скрип, однако, не увидев ничего подозрительного, отвел глаза. Ему было на что смотреть и без того. Во дворе разыгрывалась сцена, достойная пера драматурга: посреди выметенного плаца, уперев руки в боки, ожившей статуей богини возмездия красовалась благородная дама Брунгильда, перед ней непоколебимой стеной — Мустафа.