Эта фраза вызывает у художника смех. Нервный смех, такой же, как и у Кармелы.
— Удивительная ты штучка, — говорит Нико. — Поначалу кажешься трусихой, а потом…
— А потом выясняется, что я
— Ну нет, вовсе нет.
Нико толкает двойные двери, и они распахиваются с негромким щелчком, как будто отсутствие электричества отбило у них всякую охоту работать дверями. Современный холл. Картины на дальней стене. План здания. Под картинами — стойка регистрации, а по сторонам — две двери. Кармела ощущает запах чистящих средств, поверх которого наслоилось что-то еще. Странный, не поддающийся определению запах.
— Здесь лежал Мандель, — напоминает Нико. — Это дворец для богатых психов. Господи, да чем тут пахнет?
— Даже не выясняй, — просит Кармела, осторожно продвигаясь вперед. — По крайней мере, ящерицы сюда не добрались.
Действительно, пол совершенно ровный. За стойкой никого нет, тишина. Нико проводит лучом по компьютеру, телефону внутренней связи, креслу на колесиках. Техника выключена, точно вступила в сговор с темнотой. Найденный им выключатель так же бесполезен, как и вся прочая аппаратура. Нико высказывается по поводу электричества и продолжает светить фонарем. Персонал сгинул бесследно. За стойкой все в порядке, ничего не перевернуто, никаких пятен. Шутка про врачей висит в специальной рамочке под портретами Зигмунда Фрейда и других покойных психиатров, которых Кармела не знает в лицо. А вот портрет Конрада Лоренца на самом верху пробуждает в ней любопытство. Его-то девушка узнаёт безошибочно: этолог — нобелевский лауреат, прославившийся комплексными исследованиями поведения животных. Кармела не понимает, откуда здесь портрет этолога. Может быть, его добавили в честь известного пациента, Карлоса Манделя?
— «Крыло А: женщины», — читает художник на плане лечебницы. — Дверь налево, второй этаж. Но кажется, здесь вообще нико…
Оба поднимают головы.
Звук был далекий — как будто где-то передвинули мебель, — но вполне отчетливый.
— Ну, может, я и зря так подумал… — договаривает Нико.
Шумело где-то наверху. Кармела пропускает Нико: он хочет идти первым. Левая дверь распахивается бесшумно. Они попадают в рекреационный зал для пациентов. Фонарь освещает большую комнату с красивыми окнами, имитирующими витражи. Столики с салфеточками и пазлами. Широкий экран, а перед ним — полукруг диванов. На одном из столиков — шахматная доска с неоконченной партией. Опрокинутый стул. В глубине зала видны лестницы вниз и наверх, к новым провалам темноты. Нико с Кармелой поднимаются в женское отделение, у художника в правой руке нож, в левой — фонарь.
— Кармела.
Нико останавливается в начале коридора и указывает вглубь. В одной из последних дверей виден свет.
Дверь дальней палаты полуоткрыта, и из этого зазора льется призрачное мерцающее сияние, как будто там их ожидает окончательное и важнейшее откровение, способное обнажить суть всего происходящего.
Нико делает девушке знак держаться позади и осторожно продвигается вперед. Его широкий силуэт, высвеченный фонарем, вбирает в себя миниатюрную фигурку Кармелы за его спиной. Они проходят мимо закрытых пронумерованных дверей. Еще не дойдя до освещенной комнаты, Нико останавливается. Кармела тоже расслышала звук за дверью: как будто одно что-то ползет по другому чему-то. «Отброшенные хвосты ящериц продолжают шевелиться», — вспоминает девушка. Но теперь обоим не терпится дойти до мерцающей комнаты. Они как два человеческих мотылька, которых манит свет. Художник толкает дверь. Они стоят на пороге холодной чистой спальни. Окно закрыто, в левой стене еще одна дверь — вероятно, персональный туалет. Телевизор стоит в углу. Постель не заправлена. На простыне лежит маленький карманный фонарик, батарейки в нем почти сели, но в этом слепом мире он оставался абсолютным монархом — до тех пор, пока фонарь Нико не отобрал у него все привилегии.
Тоскливое запустение. И ничего больше.
— Что это? — замечает Нико.
Он поднимает с кровати фонарик и хватает бумажку, которая лежала под ним, незаметная в складках простыни. Почерк неровный, но все-таки разборчивый.