Он засмеялся, встал на колени и схватил меня за руку.

— Я всегда могу говорить с тобой. Рассказывать о том, что прочитал. Ладно, я скажу тебе, о чем я часто думаю. Я готов привязывать людей к стульям, чтобы они слушали меня. Посреди ночи я просыпаюсь, и мне в голову приходят всякие идеи, но никто не желает меня выслушать. Поэтому я готов привязывать всех к стульям — отца, мать, дядю Джима, мистера Грехема (это был наш учитель), тетю Филлис… да-да, и тетю Филлис.

— А меня, Ронни?

— Нет, Кристина, тебя — никогда, потому что ты слушаешь. Ты всегда будешь слушать меня, Кристина?

Да, всегда-всегда.

В то лето стояла сильная жара, воды не хватало. На нашем заднем дворе водопровод работал с перебоями. По вечерам я чувствовала себя такой липкой от пота, что умоляла мать опять отпустить меня на реку с мальчишками. Ронин обещал научить меня плавать. Но мать и слушать не хотела об этом.

— Можешь поплюхаться у берега, и не больше.

И я бродила на мелководье и перекликалась с мальчишками, которые плавали подальше. Они ныряли, как черепахи, поднимая фонтаны брызг, и исчезали в глубине. Потом на поверхности появились их черные блестящие головы, по лицам струились потоки холодной воды. Они снова и снова уходили в глубину, а я думала: «Эх, если бы только…»

По вечерам мы сидели, распахнув все окна и двери, и ложились спать поздно. Отец обычно садился на верхней ступеньке крыльца и читал вслух газету, мать — у окна, занималась штопкой или вязанием: она никогда не сидела сложа руки.

Кое-что из того, что читал отец, отпечаталось у меня в памяти: рождение Дионнской пятерни, человек, начавший велосипедный бизнес всего лишь с пятью фунтами в кармане и ставший миллионером — прежде его фамилия была Моррис, теперь — Наффилд, труп женщины, обнаруженный в чемодане в камере хранения на каком-то вокзале, сообщение о массовых празднествах по случаю королевского юбилея.

Я знала о юбилее потому, что в городе состоялось несколько праздничных чаепитий, но в Фенвикских Жилищах не было ничего подобного. Миссис Браун, правда, предложила организовать что-нибудь для детей, но отец сказал: «Вы хотите, чтобы потом считали наши кексы с целью проверки нуждаемости?» Помню еще, отец читал о некоем Хоре-Белиша, человеке, имевшем какое-то отношение к фонарным столбам, и смеялся, и еще об одном — его звали Муссо, который напал на бедных абиссинцев. Отец сказал, что мы — следующие на очереди, и в жаркие беспокойные ночи эта мысль часто тревожила меня.

В то лето я неоднократно ходила с отцом Эллисом на Верхний холм на ферму Бертрамов, и миссис Бертрам всегда угощала меня чашкой молока и спрашивала потом: «Вкусно?» И я всегда отвечала: «Да, спасибо». Она почему-то считала, что я голодна, а это никогда не соответствовало действительности. Стоило мне вбежать и выдохнуть: «О, мама, я хочу кушать», как мать отвечала: «Ну что ж, ты знаешь, где лежит нож и где лежит хлеб, а если ты не в состоянии отрезать его сама — тогда извини». Но я хорошо знала, что подобная практика не находила особо широкого применения в Феллбурне или даже в Фенвикских Жилищах, не говоря уж о доме тети Филлис. Когда я была голодна, Сэм и Дон всегда сопровождали меня на кухню, и мы ни разу не уходили с пустыми руками.

Не чашку молока из рук миссис Бертрам предвкушала я, когда мы отправлялись с отцом Эллисом на ферму, а то восхитительное времяпрепровождение, что ожидало меня во время этих прогулок. Общаться с ним так же весело, как с с Ронни или Сэмом. Что же касается Дона, то я даже в самых фантастических мыслях не смогла бы объединить его с моим братом, Сэмом и понятием «веселое времяпрепровождение», хотя он тоже был моим постоянным спутником.

Когда мы взбирались на холмы, отец Эллис давал мне фору в беге, а потом мчался следом до какого-нибудь дерева, или, взяв меня за руку, бежал рядом, или прыгал вместе со мной, и тогда прыжки у меня выходили куда выше, чем когда я прыгала одна, раскинув руки. Иногда во время таких прыжков я даже могла разглядеть за дальними холмами весь город. Время от времени отец Эллис рассказывал какую-нибудь ирландскую шутку, временами то же самое делала я, и мы смеялись долго и громко.

Однажды по какой-то причине я пропустила его, но знала, что он отправился на ферму, поэтому решила встретить его. Солнце клонилось к закату, я стояла на вершине холма и, напрягая зрение, вглядывалась в ослепительный розовато-лиловый свет, пытаясь отыскать его силуэт на фоне темных холмов. Но я ничего не могла различить, а от яркого солнца мои глаза начали слезиться. Но помню, я так и не отвернулась. Я находилась так высоко, что даже скользивший по склонам холма на противоположной стороне реки огненный диск был ниже меня. Солнце казалось мне таким близким, что стоило лишь слегка податься вперед, вытянуть руку — и я смогу вдавить его в расстилавшуюся передо мной долину.

Ослепленная светом, моргая, я наконец отвернулась и у видела в нескольких футах от себя отца Эллиса. Он, стоял и смотрел на меня, и я радостно воскликнула:

— О, здравствуйте, святой отец!

Но он не ответил, а просто взял меня за руку, и мы направились к Фенвикским Жилищам. Мне показалось, что он чем-то расстроен, однако внешне ничего не было заметно А потом он заговорил таким тоном, каким всегда пользовался на исповеди и никогда — во время наших прогулок.

— Кристина, сколько тебе лет?

— Одиннадцать, святой отец. Двадцать шестого апреля мне исполнилось одиннадцать лет. Я родилась в день бракосочетания герцога Йоркского. Для дня рождения — замечательная дата, верно?