Когда служба окончилась, я прошла в боковой проход и увидела, что тетя Филлис идет в толпе по центральному проходу, подняв голову, но опустив глаза; она выглядела как женщина, окутанная плащом праведности. Увидев меня возле церкви, она, похоже, удивилась.

— Ты что, была на мессе? — спросила она.

— Да, — ответила я.

— Ну что ж, будем надеяться, что служба пойдет тебе на пользу, — проговорила тетя Филлис.

Позднее весь город обсуждал эту проповедь отца Говарда, но ни мать, ни отец не задали мне ни одного вопроса о воскресной мессе и обличениях отца Говарда.

Наступил тысяча девятьсот тридцать пятый год. Ронни и Дон Даулинг бросили школу и устроились на шахту «Феникс». Отец сказал, что особой выгоды от этого мы не почувствуем, потому что ему теперь урежут пособие по безработице. Так оно и вышло.

В течение последующих месяцев смех в нашем доме слышался нечасто. Но как-то раз, сидя за столом, я задумалась и даже стала медленнее есть, скорее балуясь, чем утоляя голод. Одна мысль не давала мне покоя уже долгое время, и теперь, желая все-таки выяснить, правду ли сказала тетя Филлис, не в силах больше сдерживать себя, я взглянула на отца и спросила:

— Папа, а у меня правда дурацкий смех?

Все перестали жевать и уставились на меня, потом один за другим начали смеяться — мать первой, ее тело заколыхалось прежде, чем звуки вырвались наружу, Ронни — запрокинув голову и широко открыв рот, отец — сцепив руки и подавшись через стол ко мне. Я и сама теперь смеялась.

Медленно покачав головой, отец проговорил:

— Твой смех — самый лучший в мире, девочка. И пусть он никогда не утихнет… никогда.

В ту ночь в мою комнату пришел Ронни. Не знаю, сколько было времени, но когда он положил руку на мое плечо, я вздрогнула и мгновенно проснулась, однако никого не могла разглядеть в темноте. Потом я услышала возле своего уха голос брата.

— Тсс! Это я.

Я повернулась на бок и попыталась приподняться, но рука Ронни остановила меня.

— Что такое? Маме плохо? — спросила я.

— Нет, — пробормотал он. — Просто я хотел поговорить с тобой.

Я поморщилась в темноте.

— Говори. О чем?

— О, о многом, — прошептал Ронни. — Теперь, когда я пошел работать, я скучаю по тебе, Кристина, а без Сэма или Дона мы, пожалуй, никогда никуда не ходим, — он помолчал, и хотя в темноте я только чувствовала его, но не видела, я знала, что мы оба смотрим в глаза друг другу. Потом, смущенно запинаясь, брат спросил — Ты что, правда беспокоилась о том, что сказала в тот вечер тетя Филлис насчет твоего смеха?

— Нет, — солгала я. — Если бы я считала его дурацким, то прекратила бы смеяться.