— Ты никогда не должен оставлять ее одну с мальчишками, слышишь? Запомни, что я говорю: никогда не оставляй ее одну.

— Да, мама, — ответил Ронни.

Мать сказала «с мальчишками», но я знала, что она имела в виду одного Дона. Ведь когда ей надо было пойти в город, она спокойно оставляла меня в кухне с Сэмом.

Когда я стала ощущать это давление, мною овладело желание вырваться на свободу, но, не обладая для этого достаточными силами, я, как и в некоторых других вопросах, выбрала линию наименьшего сопротивления.

Когда Ронни исполнилось тринадцать, у него начал меняться характер. Мой брат всегда любил поговорить, но, как метко заметил отец, Ронни не знал, когда остановиться. А теперь он начал спорить и дискутировать более агрессивно, стал беспокойным и нетерпеливым, раздраженно считая дни, когда окончит школу и, может быть, устроится на шахту «Венера»; пожилых людей на ней «вышвыривали», но молодые все еще требовались.

Примерно в это время он выдумал необычную игру. У нас был старый словарь, и Ронни открывал его на любой странице, а потом с закрытыми глазами с помощью булавки выбирал какое-то слово. После этого он начинал рассказывать отцу все, что знал об этом слове. Отец старался сохранить серьезное выражение лица. Иногда Ронни отправлялся в библиотеку и приносил оттуда толстые книги, которые он с грохотом бросал на стол. Многие он не читал, даже первую страницу, поскольку затрагиваемые в них темы были для него так далеки и непонятны, как если бы они были изложены на французском или немецком языке. Одно слово, однако, на которое мой брат наткнулся с помощью булавки, серьезно завладело его вниманием. Он нашел в библиотеке книгу по этому вопросу и тщательно прочитал ее, хотя отец и посмеялся, обнаружив, что именно штудирует его сын.

— Боже мой, не собирается же он утверждать, что понимает все это? — воскликнул он.

Речь шла об эволюции, и Ронни в какой-то степени действительно понял суть вопроса и однажды вызвал еще большее мое восхищение тем, что осмелился вступить в дискуссию со священником, хотя я и была ошеломлена его безрассудством.

Была пятница, и отец Эллис совершал свой регулярный обход прихожан. Мать угостила его чаем. Даже после того как мой отец стал безработным, мать всегда подавала гостю большой кусок сдобного кекса, хотя через неделю после своего увольнения отец предупредил ее:

— Нет, нет, никаких угощений… чашка чая — и хватит.

Со священником мать разговаривала тем же самым тоном, что и с нами.

— Ну-ка, заглатывайте. Сразу внутри урчать перестанет.

Эллис смеялся и «заглатывал».

Мой отец любил его, хотя священник часто упрекал отца за то, что он не ходил на воскресную мессу. Объяснений, что папина одежда недостаточно хороша для посещений церкви, он не принимал. Как-то отец сказал:

— Он — именно такой священник, какой угоден Господу Богу и мне.

Подобное отождествление себя с Богом добавило отцу значимости в моих глазах, а отцу Эллису — авторитета и уважения, которым обычно пользуются ангелы. И вот в ту пятницу мы все сидели за столом и слушали не столько отца Эллиса, сколько нашего Ронни.

Мать открыла рот от удивления, когда Ронни небрежно заметил, что рая не существует, а когда он заговорил о шимпанзе, орангутангах и гориллах, мои глаза вылезли из орбит. В какой-то момент он смутился, но потом взял себя в руки и продолжал, на этот раз с мрачным видом, о человекообразных обезьянах и первобытных людях. Отец сохранял серьезное выражение лица, но его глаза искрились смехом, и я видела, что он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Отец Эллис был серьезен; похоже, на него производили глубокое впечатление заявления Ронни, и он словно впитывал каждое слово, срывавшееся с губ моего брата. Когда Ронни наконец внезапно замолчал и ткнул большим пальцем в ладонь, словно поставив точку, священник задумчиво покивал головой и очень серьезно, без малейших признаков юмора, сказал:

— Ты прав, ты прав.

Ронни надменно и самоуверенно проговорил:

— Да, я знаю, что я прав, святой отец, а те, кто не верит в эволюцию, — просто невежественные люди.