— Я не это имел в виду. Просто иной раз всякие малоприятные неожиданности, Гэдж, могут подстерегать нас не только снаружи, в окружающем мире, но и… внутри нас самих. Знаешь что, — в глазах его вновь что-то лукаво блеснуло, — раз уж нам предстоит провести в обществе друг друга не один день, предлагаю сразу выложить о себе всё начистоту, предъявить во всеуслышание все свои изъяны и недостатки, дабы впоследствии избежать взаимного непонимания. Во-первых, я должен тебя предупредить — я все-таки привык странствовать в одиночестве, и потому порой могу быть угрюмым, замкнутым и довольно-таки нелюдимым медведем. Во-вторых, я не терплю глупых расспросов. В-третьих, я частенько раздражаюсь по пустякам, могу быть мрачным и твердолобым, да и в целом характер у меня далеко не сахарный. В-четвертых, я… ну, в общем, некоторые утверждают, что шуток я не понимаю и шутить не умею, и вообще понятие о смешном и не-смешном у меня довольно своеобразное. В-пятых… ладно, хватит с тебя, пожалуй. Лучше скажи, чем
— Я ленивый и упрямый, — поразмыслив, пробурчал Гэдж. — Немного, как говорит Гарх, не от мира сего. Иногда витаю в облаках… Ну и вообще временами могу вести себя как дурак.
— Ну уж этого, боюсь, любому трудно избежать, дружище.
Волшебник смотрел на орка, чуть посмеиваясь, и в голове Гэджа невольно мелькнула мысль: странный он все-таки, этот Гэндальф… Вроде простой и понятный, как полено, и тем не менее есть в нем что-то этакое загадочное, словно потаённое ядрышко под крепкой неказистой скорлупой… нет, не так — словно диковинный «чудик» из шкатулки с секретом: никогда не угадаешь, как и в какой неожиданный момент он выпрыгнет наружу… Впрочем, волшебники — они все такие.
— Ну ладно, значит, решено — ты идешь со мной… до поры до времени. — Маг решительно хлопнул ладонью по колену — словно поставил в разговоре последнюю точку. — Теперь насчет письма… я напишу его завтра на рассвете. Да и тебе, Гэдж, я думаю, не мешало бы черкнуть своему учителю пару строк.
— Зачем? Наверно, вы и без меня все очень хорошо ему растолкуете, мастер Гэндальф.
— И все же, я полагаю, он будет рад получить весточку именно от тебя… Верно, Гарх?
— Пишите, пишите, — сердито пробурчал ворон. — Только на меня и мои крылышки не рассчитывайте. Староват я стал для того, чтобы таскать почту в Гондор, уж не обессудьте.
— О Гондоре пока речи нет. Отнесешь послание в Изенгард, Бальдору, а уж он сам отправит в Минас-Тирит гонца или почтового голубя — в общем, что сочтет более надежным. Пусть Саруман пришлет мне ответ в… м-м… ну, скажем, трактир «Рыжий бык» в Делле — есть такой городок в Истемнете, на берегу реки Лимлайт… Полагаю, мы с Гэджем окажемся там аккурат через пару недель. Запомнил? Ничего не перепутаешь, я надеюсь? Ну, вот и ладненько…
9. Фангорн
Лесная тропа была покрыта толстым слоем песка, из которого торчали, будто осиные жала, порыжелые опавшие хвоинки. Иногда её пересекали узловатые корни деревьев, иногда — муравьиные стёжки, иной раз она была прямой и удобной, а порой начинала позволять себе какие-то неожиданные вольности, водила путников зигзагами и кругами, внезапно обрывалась где-нибудь на болотистой проплешине, или упиралась в речушку, или заканчивалась в дремучих дебрях колючих безымянных кустов… «М-да, похоже, Фангорн сегодня не в духе», — задумчиво говорил Гэндальф в таких случаях и, покачивая головой, тяжело опирался на верный, до блеска отполированный прикосновениями его рук деревянный посох.
И все же теперь лес не казался Гэджу страшным, мрачным или враждебным, разве что слегка настороженным — как хозяин дома, не знающий, чего ждать от незваных гостей, но все же старающийся быть радушным и дружелюбным. Фангорн был исполнен покоя, умиротворения и тишины — особенной, лесной тишины, шелестящей, душистой, торжественной, нарушать которую казалось чуть ли не кощунством; под эту тишину легко дышалось и думалось, её можно было вдыхать, как воздух, и вдоволь наполняться ею до краев. Даже Гэдж подпал под действие этих благотворных лесных чар, а уж Гэндальф и вовсе чувствовал себя здесь, как дома. Размеренным неторопливым шагом маг брёл по тропе, погруженный в раздумья, хмурясь или улыбаясь каким-то своим мыслям, порой что-то негромко напевая под нос — брел, счастливый в своём одиночестве. Выходки и капризы лесной дороги его нисколько не утомляли, скорее забавляли, как шалости озорного, но, в целом, славного мальчишки, и, по милости тропы внезапно оказавшись в глухом овраге или на краю обросшего камышом комариного болотца, он не выказывал ни удивления, ни досады, ни, тем паче, раздражения или недовольства. Порой, замечал Гэдж, проходя мимо какого-нибудь древнего, неохватного, покрытого плетями белесого мха дерева-исполина, Гэндальф приостанавливался и приветливо хлопал ветерана по бурой, поседевшей от времени морщинистой коре, словно радуясь встрече с давним добрым товарищем. В такие моменты волшебник более, чем когда бы то ни было, казался погруженным в себя, и Гэдж не рисковал приставать к нему с расспросами и докучными разговорами, памятуя о том, что Гэндальф не приветствует пустой болтовни: в словах волшебник был так же сдержан, как в еде и одежде, привыкнув довольствоваться лишь самым необходимым.
— Много говорить — вовсе не значит много сказать, Гэдж, — объяснял он спутнику. — И потом я… слушаю. Слушаю Лес. А чтобы слышать других, самому следует помалкивать… Вот так-то, дружище.
Гэдж, глядя на волшебника, тоже пытался «слушать лес» чуть ли не до звона в ушах, но, кроме шелеста листвы под ветром, скрипа старых сосен, жужжания насекомых, да беспечного щебетания птиц в кронах деревьев так и не уловил в загадочной лесной жизни ничего более особенного и значительного. Видимо, сказал он себе, тут следовало быть на короткой ноге с «непостижимыми тайнами Эа» или хотя бы с «великим Равновесием сил» — и благополучно решил больше этим вопросом не заморачиваться.
Ближе к полудню, когда солнце начинало припекать уж очень настойчиво, путники находили невдалеке от тропы какую-нибудь уютную полянку и останавливались на привал. Ожидая, пока закипит вода в котелке, Гэндальф, скрестив ноги, садился на траву возле костра, доставал из сумки очередную поделку и принимался за работу, и, подвластная неведомой магии резчика, под руками волшебника из невзрачного, искривленного древесного сучка на свет рождались то лошадка, то куколка, то гном в забавном островерхом капюшоне, то мордочка потешного лупоглазого котенка. Но больше всего Гэджу нравились крохотные, величиной не больше перепелиного яйца шкатулочки, которые Гэндальф еще умудрялся как-то украшать простенькой резьбой — без волшебства, наверное, здесь вряд ли обходилось. Крышечка такой шкатулочки скреплялась с нижней частью кусочком коры, оставленным аккурат для этой цели, а положенный внутрь маленький камешек каждый раз оборачивался чем-нибудь удивительным: цветком, или ягодкой земляники, или ярким пятнистым жучком, или радужным гладышем, или бусинкой, или костяной пуговицей… Очаровательное волшебство этих непредсказуемых превращений Гэджа пленяло из раза в раз; Гэндальф, наблюдая за ним, только довольно щурил глаза и беззвучно посмеивался:
— Право, Гэдж! Мне казалось, ты уже вышел из того возраста, в котором обычно доставляет удовольствие игра в бирюльки.
— Ну… ага. Только очень уж занятные штуки эти шкатулочки! Они, конечно, заколдованы, правда?
— Разумеется. Впрочем, и остальные игрушки тоже далеко не такие простые, какими кажутся на первый взгляд.
— Они… вроде моего кинжала, так?
— Да, Гэдж.