1. Незнакомец

К вечеру похолодало. Позади, в Дунланде, была уже середина марта; здесь, среди горных вершин, власть захватил суровый беспросветный февраль — и уступать свой холодный трон какой-то там резвящейся в долинах глупой весне отнюдь не намеревался.

Тучи, чреватые пудами, тысячами пудов тяжелого липкого снега, тянулись и тянулись с Ледяного моря, бесконечные, как полотно Вайрэ. Несомненно, любой здравомыслящий человек, желающий попасть из Дунланда в Изенгард, воспользовался бы вполне удобным торговым трактом, проходящим через Врата Рохана и огибающим южную оконечность Метхедраса — но Гэндальф Серый был не из тех, кто ищет легких путей, и начавшийся после полудня снегопад застал волшебника на пустынной каменистой тропе, проложенной по горам по долам дунландскими охотниками и пастухами коз. Увы! Надежда срезать пару десятков миль короткой дорогой оправдывала себя слабо, карабкаться по обледенелым склонам сквозь колючую снежную хмарь оказалось для путника куда более утомительным и отвратительным делом, нежели представлялось накануне в теплой придорожной корчме. Волшебник брел, низко надвинув на глаза потрепанную шляпу и мрачно преодолевая напитанное беспорядочно сыплющимся снегом пространство, и вел в поводу мохнатого, с ног до головы обросшего инеем ослика, который вскоре замерз и устал не меньше Гэндальфа и всем своим видом отчаянно показывал, что вот именно на него какая-то сволочь безжалостно взвалила самую грубую и непосильную ношу. Хотя ноша эта представляла собой лишь наполовину похудевшую вязанку хвороста да переметную суму, в которой имелось немного зерна, разбухшего от влаги, кусок овечьего сыра, пара ржаных сухарей и старое заплатанное одеяло.

На исходе дня снегопад поутих. Сквозь проточину в пелене сизых туч неожиданно прорвался ясный луч закатного солнца — и лоскуты голубого, алого, розового, огненно-рыжего цвета, возлегшие на снеговые вершины гор, превратили угрюмый сумеречный пейзаж в пеструю легкомысленную картинку: как будто суровый воин решил на мгновение сбросить извечную маску хмурой озабоченности и явить миру свою истинную натуру, не чуждую жизнерадостности и любви к прекрасному. Некоторое время Гэндальф стоял неподвижно, опираясь на посох, отдыхая и любуясь открывшейся его взору вызывающе-яркой живописностью гор; ободряюще положил ладонь на холку приунывшего ослика.

— Поэзия, застывшая в камне… просто дух захватывает. Верно, ушастый?

Ослик к красотам природы остался равнодушен, только дернул хвостом, качнул головой и длинно, уныло вздохнул, намекая, что вообще-то не мешало бы и отдохнуть.

— Что ж, ты прав, видимо, пора подыскивать местечко и для ночлега… раз уж до Изенгарда нам сегодня добраться не суждено… — волшебник умолк. В стоящей вокруг предвечерней тишине ему послышался раздавшийся неподалеку странный и неуместный звук.

Это был не то вздох, не то сдавленное рыдание, не то негромкий прерывистый стон… Гэндальф замер и прислушался; ладонь его невольно метнулась к рукояти меча, висевшего на поясе. Вокруг все было тихо; вряд ли в столь неблагодатное время года по горам могли рыскать шайки разбойников, да и гоблины в такую погоду обычно не рисковали высовывать нос из своих нор — но бдительности терять определенно не следовало. Волшебник внимательно осмотрелся…

Ничего подозрительного и угрожающего вокруг как будто не обнаруживалось. Где-то далеко, на пределе слышимости, грохотал сходень, да тоненько посвистывал в ближайшем ущелье ветер; облака над головой тревожно слоились, собирались рыхлой ватной кучей, вновь сулили ночью добрый густой снегопад. Гэндальф вздохнул; он уже совсем было уверился в мысли, что вокруг все спокойно, и чьё-то соседство поблизости ему просто невзначай примерещилось — но тут звук, так настороживший и напугавший его, повторился вновь.

Теперь волшебник хорошо расслышал его — это действительно был короткий стон, сопровождаемый хриплым покашливанием и негромким поскрипыванием снега. Вдоль тропы тянулся глубокий котлован с крутыми, почти отвесными обледенелыми склонами — и, приглядевшись, Гэндальф обнаружил скорчившуюся на его дне человеческую фигуру… а может, и нечеловеческую, но навскидку обличить расовую принадлежность полузасыпанного снегом, закутанного не то в одеяло, не то в темный бесформенный балахон полузамерзшего бедолаги было довольно трудно. Кто это был — какой-нибудь шальной горемыка-горец, неведомым образом заплутавший среди скал, или сбившийся с дороги путник из Дунланда, или ненароком угодивший в овраг неуклюжий гном? Гэндальф воткнул в снег тяжелый посох, разломал хрупкие сосульки вокруг губ, в которые благополучно превратились на морозе его усы, и, приложив руки ко рту, гаркнул так громко, как только мог:

— Хей! Любезный! Поднимайтесь! Вставайте сейчас же, нельзя лежать на снегу!

Метнулось вдоль ущелья насмешливое эхо, где-то чуть поодаль прошелестела скатившаяся по склону порция снега… Незнакомец на дне ямы не шелохнулся, ничем не выдал того, что расслышал слова волшебника — неужели тот стон и короткое движение, которые и приковали к себе внимание Гэндальфа, были для бедолаги последними? Волшебник заскрипел зубами от досады.

— Эгей! Вставай, дурень! Поднимайся, слышишь! — он изловчился и ударом посоха обрушил тяжелую снежную шапку, нависавшую над краем котлована. Снежный ком, скатившийся к ногам незнакомца, как будто вывел того из оцепенения: фигура на дне ямы дрогнула, шевельнулась и как-то неуверенно, не стряхивая с себя снега, приподнялась, устремив взгляд в сторону Гэндальфа. Бесформенное одеяло сползло с плеч незнакомца, но голова его по-прежнему утопала в глубоком капюшоне меховой куртки — и волшебник не сумел разглядеть его лица.

— Эй, слушай! — крикнул Гэндальф, стараясь как можно громче и четче выговаривать каждое слово. — Я сейчас брошу тебе веревку… слышишь?.. Брошу тебе веревку, ты обвяжешься ею, и я вытащу тебя наверх… вытащу тебя из ямы, понятно?

Незнакомец молчал. Медленно выпрямился, кое-как поднялся, цепляясь за обледенелые склоны ямы, сделал несколько спотыкающихся шагов, пошатываясь, словно пьяный, и тяжело привалился плечом к стене. Волшебник снял притороченную к седлу прочную пеньковую веревку и, обвязав ею ближайший валун, сбросил свободный конец в котлован.

— Хей! Обвяжись веревкой и держись крепче, я попробую вытащить тебя наверх! Слышишь? Обвяжись веревкой!..

Ему пришлось еще два раза повторить эту фразу, прежде чем она наконец в полной мере внедрилась в затуманенное сознание незнакомца, и тот медленно кивнул. Потом непослушными негнущимися пальцами принялся обвязывать веревку вокруг пояса — он по-прежнему двигался неуверенно и неуклюже, точно во сне, его качало и шатало, как последнего пропойцу. Наконец он кое-как завершил своё сверхсложное дело, и Гэндальф, собравшись с силами, принялся аккуратно выбирать веревку, стараясь не делать резких движений. К некоторому удивлению мага, ноша оказалась вовсе не так тяжела, как ему поначалу представлялось, и минуту спустя голова незнакомца показалась над краем ямы: он судорожно цеплялся руками за выбоины и уступы на каменистых склонах котлована, пытаясь как-то пособить своему спасителю, но, кажется, этим только больше мешал, нежели помогал. Вытягивая обессиленного бедолагу на скользкую кромку обрыва, Гэндальф мельком заглянул под низко свисавшие края капюшона — и почти не удивился, встретившись взглядом с измученными зеленоватыми глазами молодого орка.

Это был урук. Причем даже не взрослый орк — так, мальчишка, подросток лет четырнадцати-пятнадцати.