Усилием воли Гэндальф подавил мимолетное недостойное желание разжать руки и выпустить веревку.

Но встреча, что ни говори, была странная. И довольно-таки неприятная: видеть уруков, крупных горных орков, в такой непосредственной близости от Изенгарда волшебнику до сих пор не доводилось; впрочем, в этих местах маг не бывал уже лет двадцать, а за это время обстановка, что ни говори, могла в корне измениться. Орки — народ кочевой, и, если какое-то из горных племен перебралось ближе к югу в поисках лучшего места для житья-бытья, ничего удивительного в этом не было. Разве что теперь следовало быть вдвойне осторожным, чтобы ненароком не напороться поблизости на сородичей спасенного: закаленные суровыми жизненными условиями, уруки холода и непогоды не особенно боятся, и рыскать по горам по долам в поисках поживы мороз, ветер и снегопад им обычно ни капельки не мешают. К тому же скоро стемнеет…

Впрочем, у извлеченного из ямы орка оружия не было — а если и было, то наверняка осталось внизу, на дне котлована.

Интересно… Как этот мальчишка оказался на дне ущелья — один? Или сами соплеменники оставили его там — в наказание за какой-то проступок? Гэндальф знал, что среди орков, в общем-то, подобные расправы вполне в порядке вещей.

Маг искоса окинул незнакомца настороженным взглядом. И вновь мимоходом подивился… Одеяние у парня явно было примечательное, совсем не по-орочьи чистое и добротное: никакого грубо сшитого рубища из козьих шкур, грязных кожаных опорок и кишащего вшами бесформенного тряпья. На мальчишке была надета расшитая полосками кожи короткая меховая куртка и такие же теплые штаны мехом внутрь — одежда, какую в холодную пору года предпочитают носить горцы, — на ногах имелись ладные, с коротким голенищем сапоги на мягкой подошве, а на шее (что и поразило Гэндальфа больше всего) — вязаный затейливым узором широкий шарф, творение явно не когтистых орочьих рук. Что это за невидаль — какой-нибудь былой грабительский трофей, разбойничья пожива, добыча из разоренной дунландской деревеньки? Волшебник решил, что сейчас не лучшее время это выяснять.

На всякий случай он вновь внимательно огляделся. Вокруг все по-прежнему было спокойно и мирно, и никакой угрозы ни в чем как будто не таилось… Никто не бросался на мага из-за угла, размахивая кривым скимитаром, никто не пытался покуситься на его скромные пожитки, никто не тщился воткнуть в него копье, стрелу или боевой топор — окружающие горы казались вымершими и абсолютно безжизненными, и до волшебника и спасенного им горемычного мальчишки-орка дела никому не было… Вот и хорошо, вот и ладненько, мрачно сказал себе Гэндальф.

Торопливо сворачивая веревку и вновь приторочивая её к луке седла, волшебник вполглаза наблюдал за спасенным. Выбравшись из ямы, мальчишка тут же повалился в ближайший сугроб — ноги, по-видимому, его уже не держали — и скорчился на снегу, полузакрыв глаза и судорожно хватая ртом воздух; что-то невнятно, едва слышно пробормотал.

— Что, что? — не понял Гэндальф.

Мальчишка захрипел:

— Я… я-я… с-сп-п… спс…

— Ладно, ладно, не за что. Вставай, что ты тут расположился… вставай, вставай, нельзя сидеть на снегу. Как ты угодил в эту яму? Отбился от своих, что ли? Где твое племя?

Но орк явно не был расположен к разговорам: его трясла такая сильная непроизвольная дрожь, что зубы судорожно стучали и клацали, а язык напрочь вышел из повиновения. Самостоятельно идти он не мог. Предоставить бедолагу-урука самому себе Гэндальфу (увы!) не позволяла совесть, да маг и не имел времени на раздумья: с запада наползала, наползала седая ночная мгла, обнимала холодом, кружила в воздухе пока еще редкие пылинки первого снега. Конечно, Гэндальфу было не впервой ночевать в сугробе, и такая вероятность его не слишком пугала… но и не становилась от этого приятнее, да и с полузамерзшим орком надо было что-то делать. Секунду поколебавшись — он все же не был уверен, что поступает благоразумно — Гэндальф наклонился, пособил мальчишке встать и подвел его к своему ослику, чтобы помочь умоститься в седле. Ослик воспринял эту затею без особенного воодушевления, испуганно фыркнул, прижал уши и шарахнулся в сторону, и, чтобы унять его страх и инстинктивное, на уровне подсознания недоверие к оркам, волшебнику пришлось возложить руку ему на холку и пробормотать нечто ободряюще-успокаивающее… К счастью, совсем неподалеку в склоне горы Гэндальф приметил небольшую пещерку, узкую расщелину в толще камня, которой, видимо, пользовались в качестве временного приюта горцы и местные охотники. Пещерка была не особенно глубокая, но достаточно сухая и без сквозняков, что делало её вполне подходящим убежищем от холода и мрака подступающей ночи.

Мальчишка обессиленно повалился на одеяло, расстеленное на вязанке хвороста. Волшебник развел костер, растопил в котелке горсть снега и, добавив в горячую воду немного крепкого вина из баклажки, бережно хранимой за пазухой, дал орку выпить этот живительный эликсир. К его некоторому изумлению, это незатейливое зелье, кажется, и вправду подействовало; во всяком случае, мальчишка перестал дрожать и стучать зубами и более-менее пришел в себя, взгляд его прояснился и кожа из бледно-синюшной приобрела нормальный (по крайней мере, для орков) цвет. Он смирно лежал на одеяле возле костра, свернувшись калачиком и, казалось, пребывал в расслабленной полудреме; но все же, ухаживая за осликом и готовя простецкий походный ужин, волшебник старался не спускать с него глаз.

Многое, что ни говори, в мальчишке казалось странным, приметным, каким-то совершенно не свойственным для обычных обитателей горных пещер… Цвет кожи у парня был тёмный, серовато-коричневый, характерный для уруков Туманных гор, как и правильные черты лица, к которым прилагались широкие скулы, короткий прямой нос с низкой переносицей и уши с заостренными кончиками. На спину спускалась грива густых и черных, глубокого цвета сажи волос, и часть их, убранная со лба, была закреплена на затылке широким кожаным шнурком; но, в отличие от повсеместных орочьих обычаев, у мальчишки не имелось ни разорванных ушей, ни вывернутых ноздрей, ни нанесенных ритуальным ножом шрамов, ни прочих опознавательных знаков клана и рода, какими обычно обозначают себя истинные обитатели горных подземелий. Отсутствовали также и столь любимые орками украшения, как серьги и кольца, продетые в мочки ушей или крылья носа, когти на руках мальчишки были коротко обрезаны и подпилены, на открытых участках тела не обнаруживалось укусов блох, а одежда отличалась прямо-таки невероятной для пещерного жителя опрятностью, аккуратностью и относительной чистотой.

Наконец яростно запыхтела в котелке постная овсяная каша. Волшебник достал из своей торбы две роговых ложки, обтер их чистой тряпицей и, секунду поколебавшись, предложил одну из них орку. Тот взглянул на мага недоверчиво… но все-таки не стал тушеваться, смущаться, отнекиваться и отползать в тень, приподнялся, завернувшись в одеяло, и, придвинувшись поближе к огню, принялся за еду. Он явно изголодался, ел торопливо и жадно, хотя, несомненно, пытался обуздать свой голод и вести себя как можно сдержаннее и аккуратнее. Хотя под изучающим взглядом волшебника ему определенно было не по себе, он поёживался и старался не поднимать головы, глядя на дно стремительно пустеющего котелка — пресная и жидкая овсяная размазня явно не делала кулинарному искусству Гэндальфа никакой чести, но не чаянный едок оказался невзыскателен.

Через несколько минут он отодвинул от себя опустевший котелок. Поднял на мага глаза — прозрачно-зеленые, как крыжовник, ярко контрастирующие с его темной обветренной кожей. Пробормотал едва слышно:

— С-с… спасибо, сударь. За… за все, что вы для меня сделали. За то, что вытащили меня из той ямы… — он зябко поежился и несмело улыбнулся — вполне дружелюбно, но как-то неуверенно, даже застенчиво, словно сомневался в том, что Гэндальфу вообще нужна его благодарность.

Волшебник кивнул, задумчиво глядя на пляшущие язычки пламени.

— Я не знал, что ты — орк, — помолчав, неохотно признался он. — Одеяние на тебе было совсем не орочье.

Парень, облизнув губы, слегка натянуто усмехнулся.